Наталия Кочелаева - Когда глаза привыкнут к темноте

– Что-то дурное? – безмятежно вопросила визитерша, следя за муками провидицы.

– Нет, наоборот. Я видела вас за столом. В семейном кругу. Вас, мужчину и девочку лет семи. Похожа на вас. Худенькая, со стрижкой как у Мирей Матье. Знаете, очень яркое видение, – поспешила сообщить Лера, ей все казалось, что она недостаточно убедительно вещает. – Утро, кухня залита светом, на вас белый халат, на мужчине – синий, девочка смеется, и вы смеетесь… Да, вот еще. У вас… Кажется, вы беременны.

Последние слова она произносила, безмолвно ужасаясь, потому что совершенно неизвестно, бывают ли беременными такие вот этнические льняные дамы. Скорее всего, они бывают театральными критиками, искусствоведами, редакторами, а то и, чего хуже, писательницами, а вот беременными… Но на лице у критика-искусствоведа-редактора засияла внезапно такая простая, бабская, масленичная улыбка, сразу опростившая горбоносое, сухой лепки лицо, что у Леры отлегло от сердца.

– Да ты что! – взвизгнула она. – Правда? Представляешь, я так и думала, три дня как курить не могу, прямо не лезет! А девочка – это дочка моя, она у мамы в Волгограде живет, я хотела забрать, да боялась, не знала, как Николай посмотрит, теперь непременно заберу… значит, все хорошо будет… это тебе… ну, бери же… чего мало что ли…

К концу вдохновенного монолога интонационные паузы совсем изгладились из речи визитерши, зато в Лериной руке обнаружилась стодолларовая бумажка. Ах да, еще одно достижение – дама перешла на «вы», и тон ее стал гораздо более почтительным.

– Я-то думала, это все Милкины бредни… А можно к вам еще подруга моя придет?

Валерия согласилась и на подругу тоже, и с тех пор народная тропа не зарастала. Если хозяйки не случалось дома – визитерши покорно ждали в подъезде и топтались возле подъезда, мыкались по детской площадке напротив, уныло сидели в летнем кафе, что за углом. Особо отчаявшиеся изливали душу консьержке и друг другу. Наконец, под давлением общественности, Лера повесила на дверь табличку с часами приема. Пришлось.

Она оборудовала под приемную бывший отцовский кабинет. Там все словно предназначено было для мистических откровений – тяжелая дубовая мебель, непроницаемые шторы на окнах, темный ковер, скрадывавший шаги. Тут к месту оказались даже те диковинки, до которых большой охотник был отец, – их дарили ему друзья и знакомые: громадное чучело орла с белым клювом, вырезанный из дерева святой (древний-древний – много денег предлагал за него некогда чуть не такой же древний антиквар), посеребренная, как думала Лера, а на деле серебряная статуэтка: голая женщина, лежащая на спине льва (по слухам, некогда украшавшая коллекцию министра внутренних дел Щелокова), и сабля на ковре, и сам кроваво-красный ковер. Все это создавало атмосферу, как считала Лера. Ничего в обстановке она менять не стала, прикупила только совершенно ненужный хрустальный шар и поставила свечи в бездельные до сих пор бронзовые канделябры.

Она почувствовала вкус денег, ощутила пьянящий привкус той свободы, которую они могли дать. На радиостанции «Наше время», служа диджеем, она зарабатывала до смешного мало, деньги, присылаемые матерью, всегда были подотчетными. Первый раз в жизни Лера имела средства, которые могла тратить, как хотела. И она тратила – в первый раз, как в последний. Ей знакома и привычна стала и целебная прохлада СПА-салонов, и удушливая атмосфера парфюмерных бутиков, и бодрая одышка фитнес-центров, не говоря уже о пальмах, растущих за окнами мегамаркетов. Она остригла волосы и нарастила ногти, начала курить тонкие, как зубочистки, сигареты в изящных зеленых пачках и освоила новый голос, бархатно-глубинный, взяв за образец контральто Милы Чертковой, то есть Людки Сапожниковой! Марина не могла надивиться на перемены, происходящие с ее младшей подругой, и все хотела что-то выведать у нее, до чего-то докопаться. Ее общество стало Лере серьезно досаждать.

– Как ты можешь говорить с этими людьми так просто и свободно? Ты уверена, что это им во благо? Ты уверена, что твой дар – от Бога?

Лера передергивала плечами – тоже новый, недавний жест. Разговор происходил за традиционным вечерним чаем.

– Я говорю с ними, потому что они приходят и просят меня об этом. Я им не навязываюсь, не даю рекламу на телевидении типа «Мария, гадалка в третьем поколении, вылечит сглаз, порчу и ушедшего мужа»! Хотя, может, и пора уже дать, не может же все предприятие держаться на сарафанном радио! А что касается Бога…

– Ты в церковь-то ходила? С духовником говорила?

Вопрос был поставлен ребром. Леру крестили в несознательном возрасте, дали ей при крещении чудовищное имя Евфросинья – хотя сейчас пошла такая мода на старинные, полузабытые русские имена, что это, пожалуй, можно достать и примерить. Окрестили, но православия не привили. Мама относилась к вере как к модной и красивой безделушке, которая, как и все безделушки, должна украшать, а не осложнять, не утяжелять жизнь. На Пасху пекли куличи, носили в храм святить. Медовый Спас, Яблочный Спас – вера должна быть радостной, верно? Ездили в Оптину пустынь, как на экскурсию. Никаких долгов за своей совестью Валерия не признавала и свое имя в крещении забыла, как страшный сон.

– Нет, не ходила. И ты прекрасно знаешь, как я к этому отношусь…

– Раньше-то ходила!

– Просто соблюдала традиции. Сейчас не хочу. Почему я должна советоваться с посторонним человеком о своих личных делах только потому, что он закончил, скажем, не экономический институт, а семинарию?

– Лера!

– Что – Лера? Советоваться с экономистом мне кажется более резонным! И нет у меня никакого духовника, мне помощник нужен, а не наставник!

– Моей помощи тебе мало?

– Не то, Марин. Мне дело нужно расширять. А скажи, с чего ты так озаботилась спасением моей души? Ты всегда говорила, что это личное дело каждого, что человек только сам может прийти к Богу, все свою бабушку в пример ставила?

– В таком тоне я не буду продолжать разговор, – заявила Марина и ушла.

Лера не пошла за ней. И без того хлопот по горло.

Про себя Валерия уже видела маленький уютный салон где-нибудь в тихом московском переулке, ночами придумывала для него интерьер – черное и белое, ничего лишнего, тихая музыка, струящаяся словно из далекого источника, и она сама, в продуманно-простом платье, непременно длинном, с воротничком под горло. Строгая прическа, загадочное лицо. Слухи ползут, распространяются – но ни в газетах, ни на телевидении о новой провидице пока нет ни слова. Где ученые, что стремятся исследовать этот феномен, где журналисты, умеющие говорить вдумчиво-проникновенные слова? Все эти блага придется оплачивать звонкой монетой, сейчас ничего просто так не делается.