Анатолий Гончар - Оборотень

Исколесив всю округу, тройка Вольдемара Кирилловича, разнаряженная разноцветными лентами, под переливы колокольцев возвращалась к усадьбе. Воздух, едва потемневший от сгущающихся сумерек, был насыщен запахом разгоряченных бесконечной скачкой лошадей и сладким ароматом хвои, росших по краям дороги сосен. Мерное покачивание саней убаюкало разгорячённого вином и забавами графа. Плавное течение мыслей, а точнее, их полное отсутствие, перешло в сладкий сон.

…Маленький мальчик, в котором граф узнал себя, весело смеясь и высоко поднимая ноги, бежит по лугу. Он то и дело оглядывается через плечо на бегущую за ним следом мать. Запутавшись в траве, мальчик падает, а графиня, подхватив его на руки, кружится вместе с ним. Продолжая смеяться, она говорит ему что- то ласковое и целует его розовые щёчки. Тот хохочет и, изо всех сил дрыгая ногами, пытается вырваться из материнских объятий. Радостное чувство заполняет грудь графа.

Но внезапно он видит эту сцену как бы с другой стороны. Маленький мальчик по-прежнему хохочет, графиня остается по- прежнему молодой и красивой, только на руках у неё появились длинные загнутые когти, которые впились в нежное тело ребёнка. Губы женщины по- прежнему шепчут ласковые слова. Но граф слышит её мысли.

— Мягкая, сладкая душа! — шепчет её сокрытая сущность. — Я высосу из тебя жизненную энергию, как пиявка высасывает кровь. Мальчик, твоя душа такая теплая и податливая, так хочется её пить и пить, но ещё немного на сегодня и хватит!

Глаза женщины закатились, на лице появилась блаженная улыбка. Она облегчённо вздохнула и втянула свои когти. Вслед за ними из тела мальчика выскочили голубые искры и, пронзив пальцы матери, потекли по её телу.

— Нет, этого мало! — мысленно воскликнула женщина и, наклонившись, впилась в обнажённую шейку мальчика. При этом её челюсть вытянулась, на щеках появилась серо — коричневая шерсть. Мальчик обмяк, всё еще продолжая смеяться, затем бесчувственно обвис на её руках.

— Барчуку плохо! — донеся как бы со стороны чей- то возглас.

— Солнечный удар, солнечный удар, солнечный удар!

Слова, повторяемые на все лады, пронзили мозг мальчика. Он открыл глаза и увидел склонившуюся над собой пасть волка.

Вольдемар Кириллович истошно закричал и очнулся. Протяжный волчий вой, долетевший с болота, как боевой курок ударил по взведённым нервам.

— Стой! — заорал граф Афанасию и, не дожидаясь, когда сани остановятся, спрыгнул. Не удержавшись на ногах, он несколько раз перекувыркнулся через голову, и лишь оказавшись в глубоком сугробе, остановился. Немного полежав, приходя в себя, он открыл глаза, и его взгляд упёрся в возвышающийся над болотом курган, на вершине которого четко угадывалась одинокая фигура воющего волка.

— Вы- ы- ыбор… — отчётливо услышал граф в долетающем до него вое.

Боясь сознаться кому бы то ни было в своих страхах, Вольдемар Кириллович метался, как мечется раненный зверь, загнанный в угол. Он то набрасывался на ни в чём не повинную прислугу, то, закрывшись в своей комнате, почти выл с тоски и от бессилия. Видения стали посещать его всё чаще. Даже днем мерзкое лицо старухи и распахнутая, почти человеческая, а от того ещё более страшная, пасть, сменяя друг друга, стояли перед его глазами.

— Пожалел кровинушку! — подумал оборотень. — Ха- ха- ха! Знал бы он, что знаю я! Вот бы посмеялись! Ведь наш исконный род вот лет сто, пожалуй, как исчез. И всё эта распутница Екатерина! Всё рожала и рожала, рожала и рожала! Только от кого? От графа Оболенского? Нет и еще раз нет! Всё от Петрушки- конюха…Да и этот олень рогатый — мой сын, ничего не замечал, будто совсем слепой был! Один я теперь на свете остался и неоткуда получить мне друга — наследника. Так что, старый дурень, зря меня жалел — то…Думал, я сам уйду? Уйду, но не раньше, чем срок настанет, а покамест буду рядом с тобой. Пусть твоего сынка страхи помучают!

— Давненько в наших краях оборотень не появлялся! — скручивая козью ножку, рассуждал дед Антип. — Вот как бабка Устинья померла, так и пропала вся нечисть.

— Это не Никифора ли прабабка? — сидевший напротив деда Антипа косой Игнат смачно плюнул и, вставив в рот цигарку, с наслаждением затянулся.

— Никифора, Никифора, токмо не прабабка, а прапрабабка. Уже, чай, лет пятьдесят как померла. А была, самая что ни на есть, настоящая ведьма! По ночам к курганам летала, с упокойничками разговаривала, нечисть вокруг её хибары так и вилась, так и вилась!

Сидевший чуть в стороне на суковатом пне Федор криво усмехнулся и, глянув в сторону говорившего, буркнул: — Врёшь ты всё, дед Антип! Бабка Устинья знахаркой была, людей лечила. А если и ходила когда по ночам, так некоторые травы только ночью и сыщешь. И нечего зря помоями хорошего человека поливать!

— Это я- то вру? — вскочил на ноги обвинённый во лжи дед. — Ведьмой она была, ведьмой! Вот те крест!

И он трижды перекрестился, глядя исподлобья на тяжело дышавшего Федота.

— А если не врёшь, тогда скажи, с чего это вы её терпели? Красного петуха бы ей под крышу да и вся недолга!

— Ишь ты, красного петуха! — вновь усаживаясь, проворчал Антип. — Боялись мы — вдруг порчу наведёт али еще чего. Вот ты бы, например, не побоялся?

Федор окинул взглядом юродивую фигуру деда, провёл широкой пятернёй по взъерошенным волосам и как- то отрешенно произнёс:

— Ведьму- то я спалить не побоялся бы. А вот ошибиться и невинную душу сгубить… — он не договорил и, уткнувшись в колени, зашёлся в нестерпимом кашле.

Воспользовавшись моментом, дед Антип вытащил изо рта самокрутку и быстро- быстро зашепелявил, стараясь высказаться, пока Фёдора душил кашель.

— Ишь ты, ошибиться! Ведьма она была, вот те крест, ведьма! Жила, почитай, сто десять годков. И тогда, когда смерть за ней пришла, никак помирать не хотела! Говорить- то уже не могла, кричала как зверь, лицо страшное, истинная ведьма! Которые сутки лежала, а душа никак тело не покинет! Нечисть её душу держит, видно, расставаться не желает. Хорошо хоть, знающие люди в соседней деревне нашлись, присоветовали в полночь доску на притолоке выдрать. Так и сделали. Федор, тебя там не было! Как нечисть- то завыла, заскрипела, ужас до пяток пробрал, вот те крест! Как доску- то отодрали, так бабка и испустила дух!

Дед Антип замолчал и победным взором окинул покрасневшего от кашля Федора. Тот, всё еще продолжая кашлять, раздосадовано махнул рукой и, ни говоря ни слова, встал и качающейся походкой направился в сторону столпившихся у овина мужиков.

— Людишки думают, что мне нужны их противные воняющие останки! Как они ошибаются! Мне нужна лишь их энергия! Я высасываю её, как высасывают кровь, а разорванные потроха, выеденные внутренности — это всего лишь дань традиции. Пусть люди думают, что это так необходимо. Не надо разрушать их иллюзий! Пусть они думают, что я могу появляться лишь ночью, к тому же лунной. Как они ошибаются и даже не замечают моего присутствия. Старый граф мне опостылел! Он был слишком проницательным. Его потомки могут быть такими же, но надо сделать так, чтобы они не только не стремились познать оборотня как явление, но и чтобы само слово вызвало у них ужас. Надо навсегда отбить у них охоту ковыряться в грязном белье! Я знаю, как это сделать. Я перенес в гробницу тела убитых мной людей, а гроб с телом графа унес на болото и там тело надёжно спрятал, а гроб оставил в том месте, где его смогут со временем найти. Пусть старый Людвиг станет "оборотнем" и займёт моё место!