Ирина Щеглова - Дорога мертвых

Женщина посторонилась, давая нам пройти.

Усадила на диван, достала альбом с фотографиями: вот Леночка совсем маленькая, а здесь ей четыре годика, это в садике на утреннике... школа, выпускной, это она на первом курсе...

Как же мучительно сидеть в чужой квартире с занавешенными зеркалами и пытаться расположить к себе мать умершей.

Она много говорила, слова буквально лились потоком.

– Сегодня третий день, я понимаю, надо как-то смириться, но, знаете, так неспокойно на душе, так болит все! – говорила она. – Мне бы хотелось увидеть ее во сне, спросить, как там? Но она почему-то не приходит.

Я не выдержала:

– Ко мне приходила.

– К вам? – встрепенулась женщина. – И что же, что же? – Она схватила меня за руку, уставилась сухими глазами. Ждала.

– Знаете, возможно, вам покажется странным, но она просила удобную обувь.

Женщина замерла на секунду, а потом вдруг закивала часто-часто:

– Да-да-да! Понимаю! Туфли! Видите ли, мы похоронили ее в любимых туфлях... а ведь там... ей наверняка неудобно.

Я осторожно промолчала.

– Я думала об этом, представляете?

Я кивнула.

– И больше она ничего не сказала?

– Нет.

Женщина вскочила, нервно прошлась из угла в угол:

– Как же быть? Отнести пару тапочек на могилу?..

Ольга и тут нашлась:

– Может, я сейчас глупость скажу, но, знаете, мне бабушка рассказывала: у них в деревне был такой обычай – когда приходили умершие и просили о чем-нибудь, то родственники передавали просимое с другим умершим.

– Как это? – не поняла женщина.

– В вашем доме сегодня кто-то умер, – подсказала я.

– Ах да, старушка из соседнего подъезда.

– Надо положить ей в гроб обувь для вашей дочери. Та получит.

– Вы уверены? – растерянно переспросила женщина.

– Абсолютно. Только поторопитесь, – мне надоело ходить вокруг да около. – И еще, ваша дочь непременно даст о себе знать, это я вам обещаю.

– Я все сделаю, да-да-да, у Леночки были чудесные мокасины, легкие, крепкие... пожалуй, они годятся... Не совсем подходят к платью, ну так что же, не в красоте дело, а в удобстве... – лепетала она, суетливо роясь в шкафах. Найдя, повернулась ко мне, прижимая обувную коробку к груди, спросила испуганно: – Может быть, вы сходите со мной?

Я покосилась на Ольгу, у той глаза на лоб полезли. Видимо, представила, как мы сейчас втроем будем уговаривать родственников усопшей старушки. Но как я могла отказать?

– Ладно, – пробормотала я. Женщина бросилась к дверям. Мы потопали за ней.

– По-моему, перебор, – шепнула Ольга.

– Я разберусь! – стиснув зубы, ответила я. Затем забрала у женщины коробку.

В квартиру старушки мы вошли беспрепятственно. Дверь распахнута настежь, суетятся какие-то люди, гроб с телом на столе, все как полагается.

Женщина заговорила о чем-то с родственницей усопшей, а я, не раздумывая, подошла к гробу. Склонилась и, глядя в сухонькое, обтянутое кожей мертвое лицо, попросила:

– Передайте, пожалуйста.

Сунула под гробовое покрывало мокасины, никто и не заметил.

– Сочтемся, – кивнула я покойнице.

Для приличия мы еще постояли у гроба, а потом потихоньку удалились.

Женщина проводила нас и, прощаясь, еще раз спросила:

– Так вы думаете, она даст знать?

– Да...– я вздохнула, – молитесь за нее, – посоветовала.

Женщина смутилась:

– Да я как-то не приучена, и в церкви чувствую себя неловко...

– Чего же теперь стесняться? – удивилась я. – Кажется, вам терять нечего...

Она встрепенулась:

– Да-да-да, как вы правы, вы абсолютно правы! Боже мой, да!

Честно говоря, ушла я от нее с огромным облегчением.

Ольга, та вообще была шокирована до крайности. Все думала, думала и молчала всю дорогу. Я была ей благодарна. У самой голова кругом.

Девушка ждала меня там же, где я ее и оставила. Только выглядела она значительно лучше, бодрее, я бы сказала, если можно так говорить о покойниках. Легко пританцовывала в мягких мокасинах и улыбалась.

– Я готова!

– Вижу, но сначала попрощайся с матерью.

Я взяла ее за руку и повела за собой, пересекая чужие сны.

Там была она. Всюду: младенец у груди, ребенок, делающий первый шаг, школьница, она, она, она, всякая, такая, какой запомнила ее мать. Младенцы, дети, девушки теснились у гроба, а в нем лежала она с лицом удивленным и немного обиженным. У гроба сидела заплаканная мать и смотрела, шевеля губами.

– Мама, – тихо позвала девушка.

Женщина подняла голову, медленно узнавая.

– Мама, я пришла... Вот, – девушка приподняла юбку, демонстрируя мокасины, – мне передали, спасибо.

– Девочка моя, – мать протянула к ней руки, – девочка моя, если бы я знала, если бы я только знала!

– Не плачь, мам, – испугалась девушка. – Смерть это не конец, это... я не знаю, что будет дальше, но я есть, пусть не такая, как раньше, но...

– Да-да-да, – быстрой скороговоркой соглашалась мать, – я понимаю, теперь понимаю.

– Пора, – напомнила я.

– Скажите, – остановила меня женщина, – а что будет с моей дочерью там?

– Не знаю, – честно призналась я, – я только проводник.

Продираться сквозь чужие сны – занятие неблагодарное. Но меня снова выручила японка, прислав дикобраза. Мы устроились на его панцирном сиденье и мигом домчали до границы.

Мою подопечную встречали. Та самая старушка, что передала ей мокасины.

– А я вас тут поджидаю, – сказала бабушка, улыбаясь. – Подумала, что Леночке одной страшновато будет.

– Мне уже не страшно, но все равно спасибо, – поблагодарила та.

Насчет них у меня не возникло сомнений. Дойдут.

– У меня просьба есть, – смутилась старушка, – ты ведь пообещала... но если нет, то я не в претензии.

– Говорите, чего уж, – я действительно сказала над ее гробом «сочтемся», а отказывать в последней просьбе как-то нехорошо.

– Видишь ли, – торопясь, заговорила старушка, – у меня там долг остался один, неоплаченный. Ты не могла бы позвонить, всего лишь позвонить по телефону и передать, что Валентина Ивановна очень сожалеет и просит прощения. Это я Валентина Ивановна...

– Ладно.

Она продиктовала мне номер.

Они ушли вдвоем по дороге туда, где я никогда не была.

А теперь я должна сделать «звонок с того света», н-да...

С утра первым делом, чтоб не забылось, не выветрилось из памяти, набираю номер телефона неведомого мне человека, слушаю долгие гудки, а потом старческий голос отвечает:

– Да, я слушаю.

– Яков Петрович? – уточняю.

– Он самый.

– Прошу прощения за ранний звонок, я по поручению Валентины Ивановны, надеюсь, помните такую?

В трубке повисло молчание, а потом раздался долгий звук, будто всхлип:

– Валя! Валюша! Господи! Так вы от нее? Боже мой! Я уж и не думал... Но как это может быть? А она сама? Как она?