Сергей Челяев - Новый год плюс Бесконечность

— Ты вечно стремишься все упростить, — каркнул черный. — А между тем все наше предприятие, мне кажется, повисло на кончике перышка.

— Нет, — покачал тяжелым клювом седой. — Для него это просто сон. И к тому же есть одна причина для того, чтобы тебе, Затейник, перестать, наконец, беспокоиться.

— Это что еще? — подозрительно воззрился на него товарищ.

— Его вид, — невозмутимо ответил седой.

Затейник покосился на Вадима, точно смотрел на травинку или еловую шишку. Затем чуть приоткрыл клюв от волнения:

— Ты хочешь сказать, что он теперь…

— Да, он снова человек, — странно сказал старший ворон. — Значит, ему удалось перешагнуть еще один день. Иначе сидели бы мы с тобой тут?

Черный некоторое время ковырял клювом заледеневшую древесину под когтями. Видимо, так ему лучше думалось.

— Что же тогда это — под нами? — неуверенно каркнул он.

— Думаю, просто сон, — пояснил Искусник. — Его сон. А мы с тобой — лишь случайные свидетели.

— Зачем же ему такой… ложный сон? — не унимался Затейник.

— Очевидно, именно он должен в этом что-то понять, — седой сделал движение, удивительно напоминающее человеческое пожимание плечами. — Когда быстро летишь, не всегда обращаешь внимание на то, что остается под крылом.

— А там может остаться что-то важное, — кивнул, наконец, черный.

— Очень важное, Затейник, — согласился седой. — Может быть, даже поважнее того, за чем ты летел.

«Ничего не понимаю, — сказал себе Вадим. — Эти птицы говорят вроде бы обо мне, но я ничего не понимаю. Потому что человек не может понять птицу. У нас разное мышление. Но я мог бы почувствовать ее. Должен это сделать. Поскольку несвобода — одинакова для всех. Пока еще мне так кажется…»

Он протянул руку, чтобы выдернуть проволочное окошко клетки. Явственно представил себе, как стальные стерженьки впиваются в ладонь. Как они выгибаются под напором его руки.

Но вместо окошка рука встретила пустоту. И пустота раздвинулась перед ним. Да не просто так, а с механическим стуком, хлопаньем и металлическим лязгом. Две высокие створки с полукруглыми оконцами разъехались гармошкой, и Вадим шагнул вперед, ничего не понимая.

Двери тотчас закрылись, раздался дребезжащий сигнал, и трамвай за его спиной тронулся. Набирая ход, вагон весело и сосредоточенно покатил, оставляя за собой две черные колеи на снегу. Трамвай выходил на кольцевую — там, на первой остановке после трампарка поджидало немало ранних утренних пассажиров.

Вадим пересек проезжую часть и не спеша зашагал по тротуару. Ему нравилось просто так бродить по улицам поутру. К тому же, в будний день, поскольку мало какой мальчишка откажет себе в удовольствии вдохнуть вольного городского воздуха, который, как известно, делает человека свободным, а во время уроков — в особенности. Вот только и улицы, и дома, и магазины были ему совершенно незнакомы; кроме того, в его городе ходили совсем другие трамваи — короткие прямоугольные вагончики с электрическими «лапами» ромбом, на манер электропоездов. Здесь же трамваи были длинными и приплюснутыми, как за границей. Вдобавок к этому уже дважды мимо мальчика пронеслись по широкому проспекту одиночные вагоны с диковинными дверьми, расходящимися как в купе поезда дальнего следования. Вадим долго смотрел вслед первому трамваю, второму же просто помахал как старому знакомому.

Людей на улице было мало — в лицо то и дело принимался хлестать ледяной ветер, заряженный как шрапнелью мелкой сухой крупкой. Впереди замаячил газетный киоск, и мальчик непроизвольно ускорил шаг, торопясь под защиту его козырька. Мимо него нетвердой походкой прошла молодая женщина, выставив перед собой длинный стержень зонта.

Вот чудачка, подумал он, под снегом — и с зонтиком! Видимо, ее слепил встречный ветер, потому что она едва не налетела на Вадима, так что он с трудом увернулся. Заглянул за киоск, туда, где тянулся городской парк. И обомлел.

Такого Вадим в жизни уж точно не видал! Словно совсем недавно сюда подъезжали огромные самосвалы и высыпали прямо на скамейки, позади танцплощадки, сотни бракованных игрушек. И все куклы — от малюсеньких пупсов до метровых, из латекса и даже натуральных материалов, в невероятных платьях всевозможных фасонов и расцветок. Куклы были везде: сидели на широких струганых лавках; развалились на ребристых грязных скамейках; стояли на узких и строгих парковых дорожках; лежали в снегу; усыпали гранитные бортики миниатюрного фонтана и даже просто — валялись под ногами как кучки грязноватых, измятых тряпиц и лоскутов. Это был просто какой-то фантастический мирок застывших кукол. И они кого-то ждали тут, возле танцплощадки, с тупым, равнодушным терпением. Вадим поежился, зябко передернул плечами и остановился.

Через танцплощадку прямо к нему спешил человек в длинном плаще с поднятым воротом. И словно кто-то неведомый и невидимый шепнул Вадиму: внимание, будь осторожен, мой мальчик!

Между тем человека в плаще совсем не удивлял весь этот кукольный паноптикум. Попадавшиеся ему на дороге пластмассовые тела он без церемоний отшвыривал ногой в яростном ожесточении, иных обходил с брезгливой гримасой, а на двух или трех совсем миниатюрных попросту наступил, вдавив в грязь и песок, перемешанные с молодым снегом.

Танцплощадку завалили тучные снегопады уже по самые скамейки, одутловатые снежные комья плавали в фонтане, прижимали к земле непомерно длинные ветви деревьев. Зима подкралась сюда осторожно, неприметно. И в нужный час обрушилась вниз прямо из серых туч, нависших над лицом города мохнатыми, кустистыми бровями поверх прикрытых спокойных и бесстрастных глаз опустевших площадей.

Вадим на всякий случай посторонился, пропуская человека в плаще. Когда они поравнялись, тот окинул его болезненным взглядом, скорчив гримасу, точно у него невыносимо разболелся зуб. Вадим знал, что это такое, особенно когда открывается нерв, поэтому поспешно шагнул еще дальше в сторону, прямо в снег. При этом он испытал облегчение, точно опасался, что этот угрюмый раздраженный человек непременно оттолкнет его, как отшвыривал прежде незадачливых кукол, попавшихся на пути. Минута — и человек исчез из виду, скрывшись за деревьями, отделявшими танцплощадку и раскинувшийся за ней парк от остального города, перепоясанного трамвайными путями и переплетениями электрических проводов.

Вадим долго смотрел в глубь парка, откуда пришел незнакомец. Потом выбрался на тропинку, осторожно ступая по следам этого человека, тонувшим в сугробах, и вошел в парк. Перед ним была аллея, по центру которой тянулась цепочка все тех же следов. Вадим окинул ее взором и слегка оторопел.

Повсюду, куда ни кинь глаз, по бокам аллеи тянулись скамейки. В летнее время на таких скамейках, с закрученными спинками и урнами строго через две на третью, любят сидеть потребители парковой культуры и отдыха — пенсионеры всех мастей и преклонных возрастов, придирчиво изучая глазами проходящих; главным образом обувь, гардероб и нравы молодого поколения. Теперь же на заснеженных скамейках сидели и стояли все те же куклы. Они весело взирали пластмассовыми и стеклянными глазами на стоящего у входа в аллею мальчика, словно приглашая: ну, что стоишь, заходи! Мы знаем место — там будет интересно!