Стивен Кинг - Полная тьма, ни одной звезды

Я использовал здоровую правую руку, чтобы налить ковш горячей воды в таз (идея наклонить котел, и вылить из него не рассматривалась), затем добавил кусок хозяйственного коричневого мыла Арлетт. Последний кусок, как оказалось; есть очень много товаров, о которых человек забывает, когда не привык к их использованию. Я добавил тряпку, затем пошел в спальню, опять опустился на колени, и начал вытирать кровь и кишки. Все время помня (разумеется), как в прошлый раз оттирал кровь от пола в этой проклятой спальне. В то время, по крайней мере, Генри был со мной, чтобы разделить ужас. Выполнять это в одиночку, испытывая боль, было ужасной работой. Моя тень дергалась и мелькала на стене, заставляя меня думать о Квазимодо в «Соборе Парижской Богоматери» Гюго.

Почти закончив работу, я остановился и поднял голову, дыхание замерло, глаза широко распахнулись, мое сердце, казалось, стучало в укушенной левой руке. Я услышал, снующий звук, и он, казалось, доносился отовсюду. Звук бегущих крыс. В тот момент я был уверен в этом. Крысы из колодца. Ее верные придворные. Они нашли другой выход. Та, что сидела сверху красной шляпной коробки, была только первой и самой смелой. Они проникли в дом, они были в стенах, и скоро они выйдут и сокрушат меня. Она должна отомстить. Я услышу ее смех, когда они разорвут меня на куски.

Ветер задувал достаточно сильно, чтобы сотрясать дом и завывать вдоль карниза. Снующий звук казалось, усилился, затем постепенно исчез, когда ветер стих. Облегчение, которое наполнило меня, было столь сильным, что притупило боль (по крайней мере, в течение нескольких секунд). Это были не крысы; это был мокрый снег. С наступлением темноты, температура упала, и дождь стал полутвердым. Я вернулся к вычищению остатков.

Когда я закончил, я вылил кровавую воду через перила веранды, затем вернулся в коровник, чтобы заново покрыть бальзамом руку. С полностью очищенной раной, я увидел, что кожа между моим большим и указательным пальцем была порвана в трех разрезах, которые были похожи на полосы сержантских погонов. Мой левый большой палец криво висел, словно зубы крысы разорвали некий важный кабель между ним и остальной частью левой руки. Я применил бальзам для коров и затем поплелся обратно в дом, размышляя, Он причиняет боль, но как минимум он стерилизует. Ахелоя была в порядке; я также буду в порядке. Все отлично. Я попытался вообразить защиту своего тела, мобилизующуюся и прибывающую на место укуса как крошечные пожарные в красных шляпах и длинных пальто.

Внизу «шкафчика боли», завернутый в рванный кусок шелка, который, возможно, некогда был частью женской комбинации, я нашел пузырек таблеток из аптеки Хемингфорд Хоум. На этикетке вручную аккуратными заглавными буквами было написано «АРЛЕТТ ДЖЕЙМС, Принимать одну или две таблетки на ночь от ежемесячной боли». Я принял три, с большим глотком виски. Я не знаю, что было в тех таблетках — морфий, предполагаю — но они сделали свое дело. Боль была все еще там, но она, казалось, принадлежало Уилфреду Джеймсу, в настоящее время существующему на каком-то другом уровне реальности. Моя голова кружилась; потолок начал плавно вращаться надо мной; образ крошечных пожарных, прибывающих, чтобы потушить пламя инфекции прежде, чем оно могло усилиться, становился более четким. Ветер усиливался, и в моем полусонном мозгу, постоянный глухой стук мокрого снега по дому походил на крыс сильнее чем когда-либо, но я то лучше знал. Кажется, я даже сказал вслух: «Мне лучше знать, Арлетт, тебе не обмануть меня».

Когда сознание стало ускользать, и я начал погружаться в сон, я осознал, что должно быть засну навсегда: эта комбинация шока, выпивки, и морфия могла завершить мою жизнь. Меня обнаружат в холодном доме, с сине-серой кожей и раненой рукой на моем животе. Идея не испугала меня; напротив, она успокоила меня.

Пока я спал, дождь со снегом превратился в снег.

Когда я проснулся на рассвете следующего утра, дом был холодный, как могила, и моя рука распухла вдвое по сравнению с обычным размером. Плоть вокруг укуса была пепельно серой, но первые три пальца стали бледно розовыми, и будут красными к концу дня. Касание любой части той руки за исключением мизинца вызывало мучительную боль. Тем не менее, я обернул ее так плотно, как смог, и это уменьшило пульсирование. Я развел огонь в кухонной печи — одной рукой, это была долгая работа, но я справился — и затем встал поближе, пытаясь согреться. Целиком за исключением укушенной руки; та часть меня уже была теплой. Теплой и пульсирующей, как перчатка с крысой, скрывающейся в ней.

К полудню меня лихорадило, и моя рука раздулась так плотно в бинтах, что я вынужден был ослабить их. Даже это действие, заставило меня вскрикнуть. Мне необходимо лечение, но снег валил сильнее чем когда-либо, и я не в состоянии добраться до Коттери, не говоря уже о Хемингфорд Хоум. Даже если бы день был ясным, светлым и сухим, как мне удастся завести заводной ручкой грузовик или «Ти» только одной рукой? Я сидел на кухне, подкармливая печь, пока она не ревела как дракон, истекая потом и дрожа от холода, держа забинтованную руку у своей груди, и вспоминания как доброжелательная миссис МакРиди рассматривала мой загроможденный, не особенно процветающий палисадник. «У вас есть телефонная связь, мистер Джеймсе? Вижу, что нет».

Нет. Не было. Я был один на ферме, которую сам запустил, без средств для вызова помощи. Я видел, что плоть начала краснеть за пределами бинтов: на запястье, полном вен, которые несли яд по всему моему телу. Пожарные потерпели неудачу. Я думал перерезать запястье жгутом — убийство моей левой руки, ради спасения остальной части меня — и даже ампутации ее топором, которым мы обычно рубили поленья и обезглавливали случайной курицы. Обе идеи казались совершенно оправданными, но также они выглядели слишком трудоемкими. В конце концов, я не сделал ничего, только поковылял обратно к «шкафчику боли» за очередными таблетками Арлетт. Я принял еще три, на этот раз с холодной водой — мое горло горело — и затем вернулся на свое место у огня. Я умру от укуса. Я был уверен в этом и смирился с этим. Смерть от укусов и инфекций была столь же распространена как грязь на равнинах. Если боль станет сильнее, чем я смогу вынести, то я проглочу все остающиеся таблетки от боли сразу. Единственное, что мешало мне сделать это прямо сейчас, — кроме страха смерти, который, думаю, охватывает всех нас, в большей или меньшей степени — была возможность того, что кто-то может приехать: Харлан, или шериф Джонс, или доброжелательная миссис МакРиди. Было даже возможно, что поверенный Лестер мог объявиться с очередными угрозами насчет тех, богом проклятых ста акров.

Но больше всего я надеялся на то, что Генри мог вернуться. Все же, он не сделал этого.