Джон Харвуд - Призрак автора

В одной из самых сложных сцен спектакля — которую публика принимала с особым восторгом, — она появлялась с крыльями за спиной и, поддерживаемая тросом, резко взмывала ввысь. Фредерик сидел в первом ряду зала в тот вечер, когда трос оборвался и Лидия рухнула с нарисованных небес; как он говорил, его до сих пор бросает в дрожь при воспоминании об этом, и жуткий стук, с которым ударилось об пол ее тело, стоит в ушах. Занавес тут же опустили; между тем, к всеобщему изумлению и облегчению, она вышла на сцену спустя полчаса, немного ошеломленная, но без видимых травм и поклонилась. Публика встретила ее овацией. Но облегчение оказалось преждевременным. Через несколько часов она впала в беспамятство, а двумя днями позже скончалась от кровоизлияния в мозг.

До встречи с Лидией, как признался Фредерик, он влюблялся в женщин чуть ли не каждую неделю, но после нее уже никогда и никого так не любил. «Только после ее смерти я понял, что она значила для меня», — сказал он, с такой искренностью и печалью глядя Джулии в глаза, что она тут же прониклась к нему состраданием и даже сама не заметила, как его руки оказались в ее руках. Его откровенные признания странным образом вдохнули в нее новые силы; и он так охотно принял ее приглашение на домашнее чаепитие в Гайд-Парк-Гарденз и так тепло говорил о радости знакомства с ней, что домой она возвращалась счастливой, какой не помнила себя с тех пор, как впервые взяла на руки новорожденную дочку.

Джулия уже знала, что полюбила Фредерика с первой встречи, но прошло много времени, прежде чем она посмела надеяться на ответное чувство, ибо, встретившись с ним в свете в следующий раз, она усомнилась в том, что ей единственной он внемлет с таким вниманием и интересом. Между тем он, несмотря на занятость — у него был небольшой личный доход, подкрепляемый активным рецензированием рукописей, — с такой готовностью принимал все ее предложения, что она устыдилась своего разыгравшегося воображения. Она не смела приглашать его домой слишком часто; мысль о том, что их отношения могут стать предметом сплетен, была невыносима; потому они встречались в галереях и парках, а иногда в Читальном зале музея, каждый раз под предлогом того, что именно это место давно хотели посетить, да все не было возможности. Времени, отпущенного на свидания, катастрофически не хватало, они все никак не могли наговориться. Постепенно в его рассказах все реже стало упоминаться имя Лидии, но лишь в самом начале лета она, едва живая от волнения, оказалась на пороге многоквартирного дома на улице Блумсбери, впервые приглашенная на чашку чая.

Он предупреждал ее о ступеньках, заранее извиняясь за свое предпочтение жить под самой крышей, но она никак не ожидала, что лестниц окажется так много. Хотя день был прохладный и туманный, она удивилась тому, как много света в гостиной, куда он наконец проводил ее. За высокими французскими окнами просматривалась железная решетка маленького балкончика. Комната была небольшой; два кресла и диван, расставленные вокруг персидского ковра, занимали большую часть пространства, а вдоль стен высились полки с книгами. Джулия с удовольствием бы осмотрелась, но Фредерик тут же пригласил ее сесть; его поведение было более формальным, нежели обычно, и эта сдержанность задела ее, так что вместо дивана она предпочла занять одно из кресел, и Фредерик тотчас удалился делать чай, оставив ее в одиночестве.

Из этого она заключила, что будет, как и надеялась, единственной гостьей, уселась поудобнее и расслабилась. Когда глаза ее привыкли к яркому свету, она поняла, что находится в комнате не одна: на столике возле окна стояла фотография — портрет молодой женщины, которой могла быть только Лидия. Она была и похожа, и не похожа на ту Лидию, которую рисовала в своем воображении Джулия: на первый взгляд, лицо было круглым и детским — уж очень трогательными казались нижняя губа и подбородок, но в то же время в нем угадывалась скрытая чувственность, которая становилась все заметнее, стоило лишь вглядеться в эти темные глаза, глаза женщины, в полной мере сознающей силу своего очарования. «Навеки ты, любовь!» — вдруг пронеслось в сознании Джулии, и она тут же пожалела, что вспомнились эти строки.

Она все рассматривала портрет Лидии, когда в комнату вернулся Фредерик с чайным подносом. Но он, казалось, и не заметил ее состояния, а пустился в рассуждения о том, как лихо ему удалось сегодня утром прочитать четыре новеллы и написать на них рецензии, не вычеркнув ни строчки, а потом успешно продать их на Флит-Стрит. Джулия почувствовала легкий укол досады при мысли о том, с какой легкостью критики оценивают месяцы, а то и годы писательского труда, но тут же строго одернула себя, вспомнив о том, что Фредерик вынужден зарабатывать на жизнь исключительно своим пером, будучи лишен роскоши солидного годового дохода Эрнеста Локхарта, и это отозвалось в ней болью уже другого сорта. Они сменили несколько тем, но ни одна не вылилась в оживленный разговор; возможно, все дело было в холодном прямом взгляде Лидии, от которого Джулия никак не могла отрешиться; как бы то ни было, напряженность между ними возрастала, и она уже пожалела, что пришла. Комната стала казаться слишком тесной; она чувствовала, что начинает задыхаться от собственных страданий, и ей пришлось попросить Фредерика открыть окно. Он тут же вскочил со своего кресла и распахнул окна, впуская благословенный воздух. Не в силах больше терпеть взгляд Лидии, Джулия поднялась и тоже подошла к окну.

Она еще никогда — во всяком случае, ей так казалось — не была так высоко над землей. Балкон показался ей крохотным, не больше подоконника. Пол его был сделан из прессованного металла, а ограждением служили лишь две поперечные перекладины. Верхняя находилась на уровне чуть выше ее талии. Даже стоя в оконном проеме, Джулия ощущала, что смотрит прямо в пропасть. В этот момент она не испытывала ничего, кроме страха, который все сильнее овладевал ею; головокружительная высота неудержимо манила вниз, еще мгновение — и она бы бросилась через перила прямо в пустоту. Это видение вспышкой пронеслись в ее сознании, и вот уже она видела перед собой Фредерика, который открыл рот, словно хотел что-то сказать, но его движения почему-то казались замедленными, и ей вдруг захотелось сравнить его с гигантской птицей, раскрывшей клюв. Так же неестественно медленно она потянулась к нему, словно в поисках опоры, разрываясь между ужасом и нелепым желанием расхохотаться, а между тем Фредерик уже заключил ее в свои объятия, и она наконец почувствовала прикосновение его губ. Головокружение не прошло; возможно, они действительно падали вниз, но это уже не имело значения, ведь она не ощущала своего тела, а значит, летала.