Ф. Коттэм - Темное эхо

— Тяжелое машиностроение — опасная работа, — глубокомысленно изрек мой отец. — Если не ошибаюсь, на вашей верфи была открыта подписка на сбор средств для вспомоществования несчастной семье.

— Да.

— Я внесу и свой вклад, — сказал отец. — Щедрый.

— Вы видели, как он сучил ногами по палубе, видели его танец смерти в луже собственной крови…

— Было бы любопытно узнать, как человек с вашей профессиональной репутацией сумеет справиться с таблоидами, которые возьмутся по-своему трактовать этот образчик возрождения деревенского колдовства.

— Да какое там колдовство… — заметил Хадли. Мне показалось, он хмыкнул. Впрочем не уверен. — Это и не колдовство вовсе.

Мой отец промолчал.

— А вам никогда не приходило в голову ознакомиться с историей этого судна? — Хадли по-прежнему стоял к нам спиной.

— Историю «Темного эха» я знал задолго до приобретения яхты, — ответил мой отец.

По всем его мерилам, то самообладание, которое он проявлял в эту минуту, было экстраординарным. Гнев являлся одним из его талантов, а ярость — одним из наиболее мощных видов личного оружия.

— Где находится судовой журнал?

— В сейфе. Все пять томов. Другими словами, в полной безопасности и сохранности.

— Общепринято, чтобы он постоянно сопровождал то судно, к которому относится.

— Журнал, в безопасности, — повторил мой отец.

— В таком случае советую его прочитать, — сказал Хадли.

— Уже прочитал.

— Я также настаиваю, чтобы вы позволили и мне с ним ознакомиться.

Наконец Хадли повернулся к нам лицом. Наверное, я все же ошибся в своем суждении. Он гораздо больше походил на Мартина Шина, чем на Питера Лофорда. Не вполне обладая тем грубоватым мужским обаянием которым столь активно пользовался мой отец, Хадли тем не менее демонстрировал авторитетность и практическую сметку. Это был явно человек с принципами, когда речь заходила о благополучии его работников. Принципы для Фрэнка Хадли играли куда более важную роль, нежели достоверность этой истории с подачи таблоидов.

Отец встал.

— Что-нибудь еще?

— Пресса еще не успела сделать из меня посмешище, хотя и не замедлила прилепить к вашей покупке ярлык несчастливого судна.

— Скорее, проклятого, насколько мне известно, — заметил отец.

— Ну… пожалуй. Я получил письмо от Джека Питерсена из род-айлендского Ньюпорта, где яхту заложили. Он вызвался сам приехать и принять участие в ремонте. Говорит, что его прапрадед лично трудился на ее строительстве. — Хадли вытянул ящик письменного стола и извлек конверт с характерной для авиапочты окантовкой. Я и не подозревал, что такие вещи сохранились в нашу кибер-эпоху. — Питерсен заверяет, что, если мы поручим ему надзор за работами, восстановление на сто процентов пройдет успешно.

— Разводка, — ответил на это мой отец, застегивая пальто и охлопывая карманы в поисках портсигара. — Какой-то шантажист из Новой Англии берет вас на испуг.

— А я его проверил, — возразил Хадли. — Он не шантажист. Во всяком случае, если судить по отзывам.

— Тогда выписывайте его сюда, Хадли. Расходы я беру на себя. Но учтите: это будет под ваше честное имя и репутацию. — Отец помолчал. — Ладно, схожу покурю. Прошу вас, джентльмены, не стесняйтесь, побеседуйте в мое отсутствие.

Фрэнк Хадли уселся лишь после того, как за отцом закрылась дверь.

— Мартин, ирония этой ситуации в том, что ваш отец мне импонирует, я восхищаюсь им. Он нахал и примадонна, но при всем при этом справедлив и щедр, выгодно отличаясь от прочих самодовольных наглецов.

— Отец поручил вам отремонтировать и восстановить судно, а вы ни разу не упомянули его названия.

— Не упомянул, — подтвердил Хадли. — И с божьей помощью никогда этого не сделаю.

— Вы в самом деле полагаете, что яхта пр о клята?

— А вы хоть раз поднимались на нее? — усмехнулся он.

— Нет.

— Несмотря на все инциденты, мы успели сделать многое. Шесть недель плотной работы, а затем вот это несчастье… Судно в достаточной степени восстановлено для ознакомительной экскурсии. Как вам такая идея? Может статься, сумеете уговорить отца поработать гидом.

— Потому что ваша нога, мистер Хадли, никогда не ступит на ее борт?

Вот уже второй раз задавал я вопрос, который на самом деле не требовал ответа.

Хадли посмотрел на мониторы, где в танце элегантного геометрического морфинга извивались и трансформировались черные, бескровные линии судового силуэта на белом фоне.

— Мартин, я лишь могу надеяться, что этот Питерсен сумеет сдержать свои обещания. Молюсь об этом.

Я перевел взгляд на окно за его плечом. Стекло было прочным, толстым и звуконепроницаемым. Но все исхлестанное дождем. Погода ухудшалась. Ветер крепчал. Это я видел в изломанном полете чаек, которым не удавалось найти способ пробиться сквозь серое, взвихренное небо. О том же самом свидетельствовало усиливавшееся волнение за границей мелководья у речного устья, где успели появиться барашки, чей неровный, убыстрявшийся ритм предвещал приближение шторма. На мгновение я всем сердцем пожелал, чтобы буря сумела преодолеть волноломы на входе в доки Хадли и разметала «Темное эхо» по щепочкам. Мысль эта мелькнула на крошечный миг, но успела изумить меня своей горячностью и тем мстительным наслаждением, с которым, когда вернется штиль, я бы разглядывал измочаленные таковые доски, порванные швартовные канаты и брезентовые лохмотья, плавающие в полосе прибоя, рядом с наконец-то безвредным остовом старинной яхты…

— Вы побаиваетесь собственного отца.

Это заявление заставило меня расхохотаться:

— Подобно большинству прочих людей.

— Кроме Гарри Сполдинга.

— Который уже свыше семи десятилетий как мертв. Если только, разумеется, вы не верите в колдовство.

На лице Хадли мелькнула нетерпеливая улыбка. Он внимательно посмотрел на меня, меряясь взглядом. Глаза его были бледно-голубыми и слегка воспаленными.

— Меня не прельщает перспектива словесного фехтования с сыном выгодного заказчика. Особенно когда это уязвляет мое чувство собственного достоинства. Однако у меня тоже есть сын, и он вам практически ровесник… Как бы то ни было, я бы очень просил вас прочитать судовой журнал, прежде чем отправляться в любое путешествие на борту обсуждаемого судна Мартин, не просите отца показать вам этот журнал. Требуйте этого!

Секундой позже появился и мой отец. Он вошел в кабинет, где стояла настолько неловкая тишина, что ее, пожалуй, можно было пощупать. Отец согласился оплатить какие-то там расходы, контрассигновал чеки и так далее. Затем Хадли поднялся, пожал нам руки, и мы вышли наружу, в надвигающийся шторм.

Отец согласился, чтобы я подбросил его в Чичестер. Я не спрашивал, по какому именно делу. Он оставил свой денежный бизнес, и, коль скоро последний по счету брак уже числился по категории прошедшего времени, я предположил, что Чичестер является местом романтического свидания. В моей памяти этот городок был полон симпатичных антикварных лавочек и чудноватых пабов со старомодными деревянными каркасами. Его узкие улочки, пропитанные духом эпохи короля Георга, с легкостью могли укрыть от непогоды. Перед глазами поплыли картинки: таверна с очагом, где за решеткой жарко горят поленья; развешанная по стенам лошадиная сбруя с начищенными призовыми бляхами; бренди, мерцающее в пузатых бокалах… Тепло, алкоголь и дорогой подарок, выложенный на столике, разжигают чувственное настроение. Мой отец принадлежал к той породе мужчин, которые поддерживают дружеские связи с бывшими любовницами. Тех дам, которых он уговорил-таки пройтись с ним к алтарю, ждали последствия арктического свойства. Словом, старые угольки в его сердце постоянно поддерживались в более-менее непотухшем состоянии в надежде, что когда-нибудь они вспыхнут пламенем заново растормошенной страсти.