Гордон Далквист - Черная книга смерти

Он загасил окурок носком левого ботинка и вернулся к дверям купе, кивнув парням — мол, возвращайтесь к себе. Свенсон горько улыбнулся при мысли о том, что выбранная им маска бесстрашного, крутого типа вроде Чаня или майора Блаха оказалась весьма удачной: парни угрюмо, но покорно подчинились. Доктор стоял в коридоре, пока не закрылась дальняя дверь вагона, прислушиваясь к приглушенному стуку колес и подавляя в себе желание выкурить еще одну сигарету.

Свалившись на сиденье напротив спящей женщины, доктор Свенсон вытащил из кармана смятый, окровавленный платок и осторожно развернул его на ладони: показался осколок синего стекла, извлеченный из тела Элоизы. Осколок перестал быть гладким острием, отколовшимся от заполненной страницы стеклянной книги. На одной его стороне от соприкосновения с телом Элоизы образовался вихреватый нарост; кровь женщины свернулась, как сок из надсеченного ствола дуба. Доктор взял осколок двумя пальцами, поднес к тускловатому фонарю — и тут же ощутил давление в глазах и желание сглотнуть, словно в горле внезапно пересохло. Однако осколок не поглотил его целиком: видимо, из-за небольшого размера. Но в какой-то мере он все же почувствовал то, о чем говорила Элоиза: содержимое стекла не было единым целым, а потому войти в конкретной точке было нельзя. Свенсон вздохнул. Он задрал рукав мундира, а затем и рубашки, обнажив левую руку над запястьем, в стороне от артерии, потом осторожно взял осколок в правую руку и, бросив быстрый взгляд на Элоизу (спит ли она?), вонзил стекло в свою плоть.

Укол боли мгновенно сменился ощущением холода, распространявшегося с поразительной скоростью и с такой леденящей силой, что доктор почти утратил способность мыслить. Он поборол неожиданную уверенность в том, что совершил какую-то непроходимую глупость, и заставил себя внимательно смотреть на ранку: всепроникающий холод распространялся по венам, но рука от этого не превращалась в стекло. Остекленевший участок был где-то с ноготок ребенка. Свенсон испытал облегчение, но все сильнее кружилась голова. Он моргнул — время с приходом этого чувства неестественно расширилось, и каждый его вздох словно пропадал втуне, — подавил еще один приступ паники. Там… на грани его внимания, словно крысы в трюме корабля, кишели видения, которые были ему нужны… но эти новые миры совершенно не напоминали те соблазнительные царства, что раньше содержались в синем стекле. Эти, новые, были резкими, даже мучительными, беспорядочными, бессвязными. И опять доктор уверился в том, что совершил роковую ошибку. А потом видения захватили его целиком.

Сначала была толстая черная каменная плита с непонятными знаками (непонятно было также, кому принадлежало это воспоминание), которая тут же сменилась другой плитой из другого воспоминания — светлее и мягче, с более четким изображением: некое вымершее существо с головой-луковкой и множеством рук… потом явился совсем уже древний головоногий моллюск, громадный, с присосками, большими, как человеческие глаза… а потом самое странное: Свенсон услышал звук — пение — и понял, что это какая-то порочная, адски порочная молитва. Каждая ее часть резко переходила в следующую, они сталкивались, двигаясь по мерзостным диагоналям, словно клочки воспоминаний, нарезанные ножницами, раскиданные и затем сваленные в кучу или соединенные вместе, наподобие шара из проволоки и гвоздей. Доктор Свенсон, морщась, понимал, что загадочные знаки высечены на другой плите, что музыка звучит вовсе не на пустынном скалистом берегу, а в гостиной, увешанной толстыми коврами, что…

В тот момент, когда вся эта мозгодробительная и бессмысленная вереница образов собиралась повториться, Свенсон ощутил еще одну струю — совсем иное, вполне осязаемое свойство… женское… хотя присутствие женщины было всего лишь слабым намеком, шепотком в ухо, его ощущения слились с ощущениями ее тела. И наконец — словно призраки, выплывающие из тумана над зловещей пустошью, — три последовательных мгновения, четких, как удар хлыста, три сцены, такие резкие в калейдоскопе неотчетливых видений, словно высвеченный молнией силуэт…

Человек в форме сидит на стуле, обхватив голову руками, а из двери доносится пронзительный женский голос… человек поднимает голову, глаза его красны… Артур Траппинг…

Франсис Ксонк в роще стоит на коленях и что-то шепчет трем детям…

Держа за руку возбужденную, решительную Шарлотту Траппинг, служанка открывает дверь, за которой виден стол и женщина, чего-то ждущая на его дальнем конце; ее черные волосы просто перевязаны черной лентой — Каролина Стерн, — а в руке…

Свенсон открыл глаза. Холод добрался до плеча, рука онемела. Он извлек осколок из запястья и с гримасой подвел большой палец правой руки под кругляшок затвердевшей плоти вокруг раны. Боль от рывка оказалась куда сильнее, чем ожидал доктор. Он выдрал остекленевшую плоть, промокнул это место платком и плотно прижал его к ранке, от боли прикусив изнутри щеку. Закрыв глаза, он принялся покачиваться взад-вперед. Холод начал покидать руку, пальцы уже сжимались. Свенсон испустил долгий горестный вздох: он страшно рисковал.

Он поднял глаза; Элоиза смотрела на него.

— Что вы сделали? — прошептала она.

— Так, пришла в голову одна мыслишка, — ответил Свенсон с натянутой улыбкой. — Но ничего не вышло.

— Абеляр…

— Успокойтесь. Клянусь, ничего страшного не случилось.

Элоиза внимательно смотрела на него, не решаясь задать трудный вопрос. Оба прекрасно знали, что он солгал.

И все же, глядя, как Элоиза устраивается поудобнее для сна, Свенсон понял, что напрасно не поговорил с ней откровенно. Три последние сцены были воспоминаниями самой Элоизы, переданными через кристаллизованные частицы ее крови. Может быть, она ощущала эти свои воспоминания, но скрывала их от Свенсона… или же сама не подозревала о них, и они, словно серебряная жила, были вплетены в волокна ее тела? Этот вопрос касался еще одного из главнейших свойств синего стекла. Элоиза утратила часть своих воспоминаний, запечатленных в стеклянной книге… но что, если они все же оставались в глубинах сознания и не исчезли окончательно? Значило ли это, что есть шанс восстановить разум Роберта Вандаариффа или Генри Ксонка?

А если воспоминания можно вернуть… то каким человеком окажется Элоиза? Знала ли она себя самое?

Когда доктор проснулся, было уже довольно светло. За окном между путями и густым зеленым лесом бежала сверкающая лента канала. Элоиза продолжала спать, лежа чуть на боку, лицом к доктору; крови на бинтах не было заметно. Значит, рана не доставляла ей особых неудобств. Свенсон сел. Пистолет все еще был в его руке, но сама рука затекла, когда доктор улегся на нее, и все еще не отошла. Сколько он проспал? Наверное, всего лишь вздремнул ненадолго. И все же, мрачно подумал он, даже нескольких минут хватило бы Ксонку, чтобы расправиться с ними обоими. Но они были живы. Допустим, Ксонк был готов пощадить Элоизу. А его, Свенсона? Едва ли.