Лорел Гамильтон - Голубая луна

Капитан посмотрел на меня в упор, и глаза его были холодно-серыми с зелеными искорками. Он был красив так называемой суровой мужской красотой. Но лицо его отличалось какой-то резкостью, мрачностью, будто из него изъяли что-то обаятельное и приятное.

Как бы ни казался сексуальным его взгляд при перемене цвета глаз, сами глаза были далекие, оценивающие — коповские глаза.

— Значит, вы Анита Блейк?

— Да.

Я не стала поддаваться злости. Капитан тоже не злился на меня — просто здесь что-то было плохо. Что-то помимо самого преступления. Интересно, что именно.

Он оглядел меня сверху вниз — не похотливым взглядом, а будто снимая мерку. К этому я привыкла, хотя обычно это не делалось так бесцеремонно.

— Насколько у вас крепкий желудок, Блейк?

Я приподняла брови, потом улыбнулась.

— Что тут смешного? — сурово спросил Хендерсон.

— Послушайте, я знаю, что там плохо. Ваш сержант там, наверху, настолько потрясен, что не стал подходить ближе второй раз. Мэйден вот тоже уже мне сказал, что там ужасно. В общем, отведите меня к телу.

Хендерсон шагнул вперед, нагло и глубоко вторгаясь в мое личное пространство.

— Вы так уверены, что выдержите, Блейк?

Я вздохнула:

— Нет.

Кажется, злость его резко уменьшилась. Он заморгал и шагнул назад.

— Нет?

— Я не знаю, выдержу или нет, капитан Хендерсон. Всегда есть шанс, что следующий ужас окажется таким страшным, что от него уже не оправишься. Кое-что у меня в мозгу уже отпечаталось так, что я кричу по ночам. Но пока все в порядке. Так что ведите меня к останкам жертвы гризли. Наша прелюдия затягивается.

Я смотрела, как на его лице сменяют друг друга эмоции: интерес, потом злость, но потом интерес победил. Повезло мне.

— Жертва гризли. Вы уверены, что вы не репортер?

Я не могла не улыбнуться:

— Много на мне грехов, но этого нет.

Тут уж он не смог удержаться от улыбки. Тут же он стал лет на десять моложе и красивее куда более ординарного.

— О'кей, миз Блейк, следуйте за мной. Я отведу вас к жертве гризли. — Он рассмеялся тихим смехом, и голос у него был ниже обычного. Может быть, когда он поет, у него бас. — Надеюсь, вы после этого зрелища будет все так же непринужденно себя держать.

— И я надеюсь.

Он глянул на меня как-то странно, потом повел вниз по склону. Я пошла, потому что это — моя работа. Час назад я думала, что сегодня ничего хуже больше не случится. Сейчас у меня было сосущее чувство, что день именно обернется куда хуже.

Тело лежало на полянке. Я поняла, что это тело человека, потому что так мне сказали. Не в том дело, что тело не выглядело как человеческое. Форма сохранилась в достаточной степени, чтобы можно было даже сказать, что оно лежит на спине. Скорее разум отказывался признавать, что вот это могло принадлежать человеку. Глаза это видели, но сознание отказывалось складывать образ — будто глядишь на одну из тех картинок, на которые надо долго пялиться, пока скрытые формы вдруг выступят объемно. Будто произошел взрыв мяса и крови, а тело осталось в середине. Во все стороны от трупа разлилась и засохла кровь, и казалось, если тело убрать, то под ним останется чистый контур, как чернильная клякса.

Но мои глаза отказывались передавать в мозг смысл того, что я видела. Сознание само пыталось себя защитить. Такое со мной уже бывало — раз или два. Самое умное было бы повернуться и отойти, оставив разум в недоумении, потому что правда могла оказаться для него разрушительной. Я в шутку говорила Хендерсону там, наверху, что некоторые вещи оставляют в сознании отпечаток. Сейчас это уже не казалось мне смешным.

Я заставила себя глядеть, заставила себя не отворачиваться, но летний зной закачался вокруг тошнотворным занавесом. Мне хотелось закрыть глаза ладонями, но я удовлетворилась тем, что отвернулась. Закрывать глаза руками — глупо и по-детски, как проматывать самые страшные кадры ужастика.

Хендерсон отвернулся вместе со мной. Если я не гляжу на тело, он тоже может себе позволить.

— Как вы?

Мир постепенно остановился, как останавливается вертящийся мяч.

— Ничего. — Только голос у меня был с придыханием.

— Это хорошо.

Так мы простояли еще несколько секунд, потом я позволила себе неглубоко вдохнуть. Что так близко к телу глубоко дышать не надо, это я давно знала. Но я должна сделать свою работу.

Это не работа троллей. Такого не могло сделать ни одно природное животное.

Я медленно повернулась обратно к телу. Оно лучше не стало.

Хендерсон повернулся вместе со мной. Он здесь командовал. Значит, он может выдержать, если я могу. Я не была в себе уверена, но поскольку другие варианты отсутствовали...

Я попросила хирургические перчатки. Кто-то мне предложил пластиковые, потолще. Сами понимаете — СПИД. Я отказалась. Во-первых, в них руки потеют. Во-вторых, ощупывая тело, я в них ни хрена не почувствую. В-третьих, имея три вампирские метки, я теперь любой СПИД в гробу видала. Как мне было сказано, любые болезни крови мне теперь не страшны. В этом вопросе я доверяла Жан-Клоду, потому что он не хотел бы меня терять. Я была членом его триумвирата, и ему никак не надо было подвергать меня риску. «Он любит тебя», — шепнул голос у меня где-то на заднем плане сознания. А голос с переднего плана того же сознания хмыкнул: «Ага, как же».

— Я могу исследовать контуры пятна крови? — спросила я.

— К телу вы не сможете подойти, не встав в кровь, — ответил Хендерсон.

Я кивнула:

— Верно. Так вы его засняли на видео, и фотографии все сделали?

— Мы знаем свою работу, миз Блейк.

— Я и не сомневалась, капитан. Мне только нужно знать, могу ли я двигать тело, вот и все. Не хочу портить следы.

— Когда вы с ним закончите, мы его упакуем.

— О'кей, — кивнула я.

Глядя на тело, я вдруг смогла его увидеть. Увидеть все сразу. И прижала руки к животу, чтобы не закрыть ими глаза.

Нос был откушен начисто, осталась лишь кровавая дыра. Губы оторваны, из засыхающей крови выпирали зубы и кости челюстей. На обращенной ко мне стороне лица жевательные мышцы отсутствовали. Тварь, которая эта сделала, не подкреплялась на скорую руку. Она сидела здесь и пировала.

Столько укусов, столько вырванной плоти, но все они слишком мелки для смертельных. Я быстренько помолилась про себя, чтобы эти укусы оказались посмертными. Но, молясь, знала ответ. Слишком много крови — она почти все это время была жива. Внутренности вывалились из разорванных джинсов и застыли клубком, покрытые кровью и чем-то погуще. Запах вспоротых кишок уже должен был бы выветриться, но вместо этого запаха всегда появляется другой. Тело начало быстро разлагаться на летней жаре. Такой запах почти не поддается описанию — сладковатый и горький, такой, что зажимаешь рукой рот. Стараясь не делать глубоких вдохов, я вступила на высохшее пятно.