Брайан Ламли - Некроскоп

— Вот так, — услышал Борис хрипловатый голос, доносившийся до него сквозь грубоватые смешки. — Мы же говорили, что хотим показать тебе кое-что.

Больше они не произнесли ни слова, потому что Борис вдруг с ненавистью нанес удар. Что происходило дальше, он помнил плохо. Помнил смешки, перешедшие вскоре в вопли, и тупую боль в ободранных пальцах. Однако он хорошо помнил, что на следующий день его мучительницы старались держаться подальше от него — у обеих были явственно видны кровоподтеки, у Анны к тому же разбита губа, а у Катрины светился синяк под глазом. Возможно, тетя была в какой-то степени права, сравнив его с листом салата. Однако свирепости и способности сопротивляться Борису было не занимать.

Следующий день прошел ужасно. Совершенно измотанный бессонной ночью, Борис забаррикадировался от всего мира в своей комнате. Ему пришлось выдержать гневный натиск тети и обвинительные речи (правда, звучавшие с безопасного расстояния) ее сексуально озабоченных дочерей. Тетя Хильдегард в наказание отказала ему в еде, заставив его голодать, да еще и пообещала обо всем рассказать приемному отцу, если он немедленно не исправится. Под словом “исправится” она подразумевала, что он должен спуститься вниз, побеседовать с ней и извиниться перед кузинами, сделав вид, что ничего особенного в доме не произошло. Он отказался и продолжал оставаться в своей комнате, лишь изредка покидая ее, чтобы сходить в туалет или в ванную. Он решил еще до заката уехать из дома и вернуться в Бухарест.

Беда только в том, что отец непременно захочет узнать причину его поспешного отъезда, а Борис не мог рассказать ему правду. С ним всегда было нелегко разговаривать, в такое он просто не поверит. Но даже если и поверит, все равно у него могут остаться сомнения относительно роли Бориса в происшедшем. Он может подумать, что Борис сам этого хотел, стремился к этому...

Были и другие сложности. У Бориса не было денег, и ему не было забронировано место на лето в колледже. Вот почему, когда наступил вечер, а угрозы тетушки уступили место мольбам, Борис отодвинул от двери кровать и шкаф, позволил тете войти в комнату, а затем вместе с ней спустился вниз. Она сказала, что ей очень жаль, что девочки обошлись с ним так нехорошо, заставили его поволноваться. Ей совершенно непонятно, что же они сделали, как оскорбили его, если он так жестоко наказал их. Но, как бы то ни было, все теперь позади, и Борису следует постараться обо всем забыть. К тому же случившееся может поссорить ее с братом. Да-да, потому что он всегда и во всем считает виноватой только ее.

Борис молча согласился с ней. Да, действительно, это может привести к большим неприятностям, особенно если приемный отец узнает о чудовище. Тетя не подозревала, что Борису о нем известно, — и это к лучшему, пусть лучше она об этом не знает. В противном случае... все пойдет прахом. Так или иначе, сатира больше не было в доме, и Борис надеялся, что он сюда не вернется. Тетя Хильдегард накормила Бориса, а затем он услышал, как она велит Анне и Катрине оставить его в покое, говорит, что он им совершенно не подходит и что они должны неукоснительно выполнять ее распоряжения. Вопрос, кажется, был исчерпан, и Борис был очень благодарен тете за это.

Пока не наступила та ночь...

Совершенно измученный, Борис спал в своей кровати, придвинутой к самой двери. Вместо шкафа, который он в последнее время также придвигал к двери, он прислонился к ней сам, однако этого оказалось недостаточно. Около трех часов ночи его разбудили какие-то странные шорохи, и он вдруг услышал голос тетушки, неуклюже пытающейся качать и баюкать его. Она что-то невнятно бормотала и тяжело дышала. Когда Борис вытянул в темноте руки, то обнаружил, что она совершенно голая и к тому же пьяна. Обнаружив, что ненасытная женщина собирается лечь с ним в постель, Борис от ужаса проснулся окончательно. И в тот же миг его охватил гнев, начисто изгнавший все страхи, словно чья-то холодная освежающая рука коснулась его пылающего лба.

— Тетя Хильдегард, — садясь и отворачиваясь от запаха алкоголя, произнес он в темноту, — пожалуйста, включите свет.

— Ах, мой дорогой мальчик! Ты проснулся и хочешь видеть меня. Но... зачем? Я уже легла спать, Борис, и, боюсь, совершенно раздета. Этим летом так жарко! Я встала, чтобы выпить глоток воды, но, должно быть, попала сюда, к тебе, по ошибке.

Не успела она закончить, как Борис ощутил, что ее груди гладят его по лицу.

Сжав зубы и снова отворачиваясь, Борис повторил:

— Включите свет!

— Как это нехорошо с твоей стороны, Борис, — игриво, словно молоденькая девушка, произнесла она, делая вид, что протестует, и одновременно ища выключатель.

Внезапно его ослепил свет, и он увидел, что она стоит совершенно голая, возле приотворенной двери, от которой она отодвинула кровать, чтобы войти. Она пьяно улыбнулась — вид у нее был туповатый и отталкивающий — и, протянув руки, направилась прямо к нему.

И только тут она увидела, что Борис полностью одет, и заметила на его лице странное, поразившее ее выражение. Прижав руки ко рту, она выдохнула:

— Борис... я...

Борис спустил ноги с кровати и надел шлепанцы:

— Тетя, вы немедленно выйдете из комнаты и больше сюда не войдете. Если нет, уйду я, если дверь внизу заперта, я вышибу окно. А дальше я при первой же возможности сообщу своему приемному отцу обо всем, что происходит в этом доме, и...

— Происходит? — Часто всхлипывая, она пыталась поймать его за руку — похоже, она заволновалась.

— О тех мужчинах, которые приходят сюда, чтобы похотливо обслуживать вас и ваших дочерей, совсем как быки обслуживают коров на ферме моего отца.

— Разве ты!.. — Она отпрянула от него, и лицо ее побелело. — Ты видел?!

— Вон отсюда! — Борис насмешливо посмотрел на нее, но затем его взгляд стал поистине испепеляющим — именно так он с тех пор смотрел на всех женщин, с которыми ему приходилось сталкиваться. Он попытался вытолкнуть ее в дверь.

Ее глаза превратились в щелочки, и она выкрикнула прямо ему в лицо:

— Так, значит, вот как обстоят дела! Мальчики в колледже добрались до тебя первыми. Ты любишь их больше, чем девочек?

Обернувшись к окну, Борис схватил стул.

— Уходите! — прорычал он. — Вон! Или уйду я, сейчас же! И расскажу обо всем не только отцу, но каждому полицейскому, которого встречу на пути отсюда до Бухареста. Я расскажу им не только о грязных книжонках в вашей так называемой библиотеке — а уже одного этого достаточно, чтобы засадить вас в тюрьму, — но и о ваших дочерях, которые хоть и девочки, но уже законченные потаскухи...

— Потаскухи? — шипя, как кошка, оборвала его дна, готовая броситься на Бориса.

— И которым никогда не сравниться с такой развратной женщиной, как вы, — закончил фразу Борис.