Стивен Кинг - Оно

Так мы и стояли, глядя, как догорает наш клуб. Все заняло не больше пяти минут, а тогда казалось, будто прошла вечность. Последние человек десять выскочили из клуба все в огне. Люди их хватали, катали по земле, сбивали пламя. Заглянув внутрь, мы видели и других, тех, кто пытался выйти, но мы знали: им это уже не удастся.

Трев вновь схватил меня за руку, а я изо всех сил сжал его ладонь. Мы стояли, держась за руки, как сейчас мы с тобой, Майки, он — со сломанным носом, кровь льется по лицу, веки опухли, глаза превратились в щелки — и смотрели на этих людей. В ту ночь мы видели настоящих призраков, мерцающие силуэты мужчин и женщин, окруженных огнем, идущих к пролому в стене, который проделал Трев грузовиком сержанта Уилсона. Некоторые протягивали руки, словно в надежде, что кто-то их спасет. Другие просто шли, уже из ниоткуда в никуда. Их одежды пылали. Их лица таяли. И один за другим они падали и исчезали из виду.

Последней на ногах удержалась женщина. Платье на ней уже сгорело, она оставалась в комбинации, пылая, как свечка. В самом конце она вроде бы посмотрела прямо на меня, и я увидел ее горящие веки.

Когда она упала, все и закончилось. На месте клуба к небу поднялась огненная колонна. Когда прибыли два пожарных автомобиля армейской базы и еще два, с пожарной станции на Главной улице, огонь уже пошел на убыль. На том и закончилась история поджога «Черного пятна».

Он допил остатки воды и протянул мне стакан, чтобы я наполнил его из фонтанчика с питьевой водой в коридоре.

— Наверное, сегодня ночью я надую в постель, Майки.

Я поцеловал его в щеку и вышел в коридор, чтобы наполнить стакан. Когда я вернулся, он впал в забытье, глаза стали стеклянными и задумчивыми. Я поставил стакан на столик, он пробормотал «спасибо», но так неразборчиво, что я едва его понял. Я посмотрел на часы «Уэстклокс» на его столе. Почти восемь. Пора домой.

Я наклонился, чтобы поцеловать его на прощание… и вместо этого услышал собственный шепот:

— Что ты тогда увидел?

Его глаза, уже сонно закрывающиеся, едва повернулись на звук моего голоса. Он мог знать, что это я, а мог и подумать, что слышал голос своих мыслей.

— Что?

— Что ты увидел? — повторил я. Я не хотел этого слышать, но чувствовал, что должен. Меня бросало то в жар, то в холод, глаза горели, руки стали холодными как лед. Но я чувствовал, что должен услышать. Наверное, та же неодолимая тяга охватила и жену Лота, когда она оглянулась посмотреть на уничтожение Содома.

— Птицу, — ответил он. — Над последним из этих бегущих людей. Может, ястреба. Пустельгу, так вроде их называют. Но он был таким большим. Никогда никому не говорил. Боялся, что посадят в психушку. Размах крыльев составлял футов шестьдесят. Ястреб был размером с японский «зеро». [187] «Зеро» — японский истребитель времен Второй мировой войны. Но я видел… видел его глаза… и думаю… он увидел меня…

Лежащая на подушке голова повернулась к окну, за которым сгущалась темнота.

— Птица спикировала на мужчину, который бежал последним, и подняла в воздух. Подцепила за балахон и подняла. Я слышал, как хлопали ее крылья. Звук напоминал треск огня… и она зависла… я-то думал, что птицы не могут зависать, но эта могла, потому что… потому что…

Он замолчал.

— Почему, папа? — прошептал я. — Почему она могла зависать?

— Она не зависала, — ответил он.

Я посидел в тишине, думая, что на этот раз он точно уснул. Никогда еще я так не боялся… потому что четырьмя годами ранее видел эту птицу. Как-то, каким-то невероятным образом я почти что забыл этот кошмар. Но мой отец оживил воспоминания.

— Она не зависала, — повторил он. — Она парила. К каждому крылу привязали большие связки воздушных шариков, и птица парила.

Мой отец заснул.

1 марта 1985 г.

Оно возвращается. Теперь я это знаю. Я подожду, но сердцем знаю. Не уверен, что смогу это выдержать. Ребенком выстоять удалось, но для детей все по-другому. Кардинальным образом.

Я записал все это вчера вечером, в какой-то лихорадочной спешке… хотя все равно едва ли смог бы пойти домой. Дерри покрылся толстой коркой льда, и пусть утром выглянуло солнце, вокруг ничто не шевелится.

Я писал до трех часов ночи, все быстрее и быстрее гнал руку, пытаясь выложить все на бумагу. Я забыл про гигантскую птицу, которую видел одиннадцатилетним пацаном. История отца заставила вспомнить… и теперь мне не забыть ее никогда. Ни единой подробности встречи с ней. В каком-то смысле это его последний дар. Ужасный дар, можете вы сказать, но по-своему и прекрасный.

Я заснул, где и сидел, за столом, положив голову на руки, отодвинув блокнот и ручку. Утром проснулся с онемевшим задом и болью в пояснице, но ощущая свободу… я исторг из себя эту давнюю историю.

А потом увидел, что ночью, пока я спал, кто-то сюда приходил.

Следы, засохшие до тонкой корочки грязи, ведут от входной двери в библиотеку (которую я запер; я всегда ее запираю) к столу, за которым я спал.

А следов к двери нет.

Оно, что бы это ни было, приходило ко мне ночью, оставило сувенир… и исчезло.

К настольной лампе привязали воздушный шарик. Наполненный гелием, он завис в солнечном свете, который косо падал в библиотеку через одно из высоких окон.

На шарике изобразили мое лицо, без глаз, с кровью, текущей из рваных глазниц. Рот, нарисованный на тонкой выпуклой резиновой оболочке, перекосило криком.

Я посмотрел на свое изображение и закричал. Крик эхом разнесся по библиотеке, завибрировал в винтовой металлической лестнице, ведущей к стеллажам.

Бах! — воздушный шарик лопнул.

Телефон звенел, будил и вырывал из сна, слишком глубокого для сновидений. Он принялся искать телефонный аппарат, не открывая глаз, проснувшись не больше, чем наполовину. Если б звонки прекратились, он бы тут же провалился в сон. Сделал бы это просто и легко, как когда-то спускался по заснеженным склонам в Маккэррон-парк на своем Маневренном летуне. [189] Маневренный летун — первые в мире управляемые санки. Созданы американским изобретателем Сэмюэлем Лидсом Алленом (1841–1918), получившим на них патент в 1889 г. Бежишь с санками, бросаешься на них и летишь вниз… чуть ли не со скоростью звука. Взрослым такого не сделать — отобьешь яйца.