Стивен Кинг - Оно

— Я его и ненавидела. — И ее рука на долгую секунду сжала руку Билла. — За всю жизнь я никому этого не говорила. Я думала, Бог тут же убьет меня, если скажу такое вслух.

— Тогда скажи еще раз.

— Нет, я…

— Давай. Будет больно, но, возможно, этот нарыв созревал уже слишком долго.

— Я ненавидела моего отца. — И она зарыдала. — Ненавидела его, боялась его, никогда не была для него достаточно хорошей и ненавидела его, ненавидела, но и любила.

Билл остановился, крепко прижал ее к себе. И ее руки обхватили его в паническом объятии. Слезы оросили ему шею. Он ощущал ее тело, налитое и упругое. Чуть отстранился, не хотел, чтобы она почувствовала его вставший член… но она придвинулась к нему.

— Мы провели там все утро, — продолжила Беверли, — играли в салки или во что-то еще. Совершенно невинное. В тот день мы даже не говорили об Оно, по крайней мере тогда… а обычно мы говорили об Оно каждый день, в какой-то момент. Помнишь?

— Да, — кивнул он. — В какой-то мо-омент. Помню.

— Небо затянуло тяжелыми облаками… стояла жара. Мы играли все утро. Я пришла домой где-то в половине двенадцатого. Думала съесть сандвич и тарелку супа после того, как приму душ. А потом вернусь в Пустошь и еще поиграю. Мои родители в тот день работали. Но, как выяснилось, он был дома. Он был дома. И он…

…швырнул ее через гостиную, едва она переступила порог. Удивленный крик вырвался у нее и смолк, когда Беверли ударилась о стену с такой силой, что онемело плечо. Она плюхнулась на продавленный диван. Дверь в коридор с грохотом захлопнулась. За дверью стоял ее отец.

— Ты меня тревожишь, Бевви. Иногда ты очень меня тревожишь. Ты это знаешь. Я тебе об этом говорю, так? Ты знаешь, что говорю.

— Папа, что…

Он медленно шел к ней через гостиную с задумчивым, грустным, беспощадным лицом. Не хотелось ей видеть эту беспощадность, но она там была, пленка грязи на стоячей воде. Он рассеянно покусывал костяшки пальцев правой руки, одетый в брюки и рубашку цвета хаки. А посмотрев вниз, Беверли заметила, что его высокие ботинки оставляют следы на ковре ее матери. «Мне придется его пылесосить, — бессвязно подумала она. — Пылесосить. Если он не изобьет меня до такой степени, что я не смогу взяться за пылесос. Если он…»

Грязь. Черная грязь. Мысленно она отвлеклась от происходящего, в голове звякнул тревожный звонок. Она была в Пустоши с Биллом, Ричи, Эдди и остальными. В Пустоши есть место с такой вот черной, вязкой грязью, какая налипла на ботинки отца, болотистое место, где растет рощица скелетообразных белых растений, которые Ричи называет бамбуком. Когда дул ветер, стволы глухо стукались друг о друга, издавая звуки, похожие на бой барабанов вуду, и неужто ее отец побывал в Пустоши? Неужто ее отец…

ШМЯК!

Его рука опустилась и ударила ее по лицу. Затылком она ударилась о стену. Он засунул большие пальцы за ремень, смотрел на нее, и на лице читалось отстраненное любопытство. Беверли почувствовала, как из левого уголка нижней губы течет струйка теплой крови.

— Я видел, ты становишься большой. — Она подумала, что он скажет что-то еще, но пока он решил этим ограничиться.

— Папа, я не понимаю, о чем ты? — спросила она тихим дрожащим голосом.

— Если ты соврешь мне, я изобью тебя до полусмерти, Бевви, — предупредил он, и она с ужасом осознала, что смотрит он не на нее, а на репродукцию издательства «Карриер-энд-Айвс», которая висела на стене над диваном. Мысленно она вновь отвлеклась, на этот раз перенеслась в прошлое. Ей четыре года, она сидит в ванне с синей пластмассовой лодкой и фигурным мылом — моряком Папаем; ее отец, такой большой и так горячо любимый, опустился на колени рядом с ванной, в серых хлопчатобумажных штанах и полосатой футболке, в одной руке у него мочалка, в другой — стакан с апельсиновой газировкой. Он мылит ей спину и говорит: «Дай мне взглянуть на твои ушки, Бевви; твоя мамуля хочет ими поужинать», И она слышит, как маленькая Бевви смеется, глядя снизу вверх на его доброе лицо, которое, как ей представляется, останется таким навсегда.

— Я… я не буду лгать, папочка. Что случилось? — Он расплылся у нее перед глазами, потому что потекли слезы.

— Ты была в Пустоши с мальчишками?

Ее сердце бухнуло, взгляд вновь упал на заляпанные грязью ботинки. Это черная, прилипчивая грязь. Если ступить в нее слишком глубоко, она сдернет с тебя кроссовку или туфлю… и оба, Ричи и Билл, не сомневались, что чуть дальше начинается трясина, которая может засосать человека целиком.

— Я иногда играю там с…

Шмяк! Ладонь, жесткая от мозолей, вновь опустилась. Беверли вскрикнула от боли, испуганная. Выражение его лица пугало ее. Он не смотрел на нее, и это тоже пугало. Что-то с ним было не так. Что-то изменилось к худшему… А если он собирался ее убить? А если он… (перестань Беверли он твой ОТЕЦ а ОТЦЫ не убивают ДОЧЕРЕЙ) потерял над собой контроль? А если?..

— Что ты позволяла им с собой делать?

— Делать? Что?.. — Она понятия не имела, о чем он.

— Снимай штаны.

Ее замешательство нарастало. Она не находила связи в том, что он говорил. А от попытки понять его ее замутило как при морской болезни.

— Что… зачем?..

Его рука поднялась, она отпрянула.

— Снимай их, Беверли. Я хочу посмотреть, целая ли ты.

Теперь перед ее мысленным взором возник новый образ, еще более безумный, чем прежние: она снимает джинсы, и одна нога отваливается вместе с ними. Отец ремнем гоняет ее по комнате, а она пытается упрыгать от него на одной ноге. Папочка кричит: «Я знал, что ты не целая! Я это знал! Знал!»

— Папочка, я не знаю…

Его рука опустилась, но теперь не отвесила ей оплеуху, а схватила. Сжала плечо с такой силой, что Беверли закричала. Он поднял ее и впервые взглянул ей в глаза. Она снова закричала, увидев, что в них. Увидев… пустоту. Ее отец исчез. И Беверли внезапно осознала, что она в квартире наедине с Оно, наедине с Оно в это сонное августовское утро. Она не ощущала того густого замеса силы и неприкрытого зла, который чувствовала полторы недели назад в том доме на Нейболт-стрит — его как-то разбавила человечность ее отца, — но Оно было здесь, использовало отца.

Он отбросил ее. Она ударилась о кофейный столик, перелетела через него, с криком распласталась на полу. «Так, значит, это происходит, — подумала Беверли. — Я расскажу Биллу, и он будет знать. Оно в Дерри везде. Оно просто… Оно просто заполняет возникающие пустоты, и все дела».

Она перекатилась на спину. Отец шел к ней. Она поползла от него на пятой точке, волосы падали на глаза.

— Я знаю, что ты там была, — заговорил он. — Мне сказали. Я не поверил. Я не поверил, что моя Беверли может болтаться с мальчишками. Потом увидел сам, сегодня утром. Мою Бевви с мальчишками. Еще нет двенадцати лет, и уже шляется с мальчишками! — Эта последняя мысль вызвала у него новый приступ ярости. Его сухопарую фигуру затрясло, как от электрического разряда. — Еще нет двенадцати лет! — прокричал он и пнул ее в бедро, заставив вскрикнуть от боли. Челюсти щелкнули, вцепившись в этот факт, или идею, или что там означали для него эти слова, как челюсти голодного пса вцепляются в кусок мяса. — Еще нет двенадцати! Еще нет двенадцати! Еще нет ДВЕНАДЦАТИ!