Фрэнк Лонг - Океанский кровопийца

Я стоял, прижавшись к стене, и тяжело дышал. Чем я мог остановить существо, своим дыханием? Я видел, что оно меня не боится, это щупальце, и мне ничего не оставалось делать как ждать. Оно было длинным и белым и ползло ко мне. Можете ли вы понять весь этот ужас? Оскар забинтовал мои руки. Теперь это были лишь слабые ненадежные конечности. А существо явно жаждало достичь своей цели, и ему не нужно было зрения, чтобы видеть, куда направляться. С появлением существа каюта наполнилась каким-то немыслимым сильным запахом, и, я уверен, он оказал на меня прямое воздействие перед тем, как я был схвачен. Я попытался сбросить с себя эти огромные отвратительные щупальца, но мои израненные пальцы погрузились в студенистую массу, как в какую-то мягкую грязь. Это была трепещущая живая материя, казалось, лишенная твердой основы. Она поддавалась, мои руки проходили сквозь нее, и все-таки она была эластичной и могла сжиматься, как тоща, когда схватила меня. Она меня душила. Я чувствовал, что не могу дышать. Я пригнулся и попытался повернуться, но она обволакивала меня, держала, и я ничего не мог сделать, а потом, как мне кажется, меня безжалостно потащили по полу, через выломанную дверь вверх по лестнице. Помню, как билась о ступеньки моя голова, когда мы поднимались наверх, я и это существо, из ран у меня текла кровь, и я знаю, что потерял три зуба. На меня сыпались ужасные удары, когда я задевал за края ступенек, углы дверей и даже за гладкие жесткие доски палубы.

Существо тащило меня через всю палубу, и сквозь щупальца, которыми захватил меня этот грязный разбухший студень, я мог видеть луну. Я был буквально похоронен в этой грязной жирной массе, которая трепетала, дрожала, жила в лунном свете!

Я уже не чувствовал никакого желания вырваться, кричать, и мысль об Оскаре и возможном спасении у меня не появлялась. Я стал испытывать странное чувство удовольствия. Как мне описать его? По моему телу разлилась какая-то необычная теплота, я весь дрожал в странном предвкушении чего-то. Сквозь живое желе я заметил большую красноватую присоску или диск, края которого были усеяны серебристыми зубцами. Я видел, как он быстро двигался, а затем присосался к моей груди. Почувствовав в эту секунду отвращение, я вонзил пальцы в тошнотворную массу, окружавшую меня. Это дряблое вещество даже не сопротивлялось. Человек мог его царапать, разрывать, чувствовать, что оно поддается, и знать тем не менее, что из этого ничего не выйдет. Во-первых, невозможно было даже ухватиться за него, сжать руками и сдавить. Оно просто ускользало от вас, а потом возвращалось на место и твердело. Оно могло по своей воле сжиматься и разжиматься.

Чувство ужаса и отвращения исчезло, и по моему телу пробежала новая волна радости и тепла. Теперь я мог плакать я кричать от удовольствия, почти впадая в экстаз.

Я знал, что на самом деле чудовище своими вздрагивающими шевелящимися присосками вытягивает из меня кровь. Звал, что черев секунду стану таким же сухим, как нагретое карбонадо, но я радостно ждал свою смерть. Я даже не пытался скрыть свое ликование. Я был просто весел, хотя я понимал, что Оскару придется объясняться с людьми. Бедняга Оскар! Он всегда обладал способностью связывать заново оборванные концы, сглаживать углы суровой и не предвещающей ничего хорошего реальности к превращать серые неприукрашенные факты в нечто чуть ли не приятное, чуть ли не романтическое. Он был убежденным стоиком, совершенно уверенным в себе. Я знал это, и мне было жаль его. Я ясно помнил ваш последний разговор. Он слонялся по доку, засунув руки в карманы, с сигаретой в зубах. «Оскар, сказал он, — я в самом деле не страдал, когда эта штука присосалась ко мне! Ни в малейшей степени! Я наслаждался!» Он нахмурился и потеребил свою смешную челку. «В таком случае я спас вас от вас самих!» — крикнул он. Его глаза сверкали, и я понял, что он хочет ударить меня. Это был последний раз, когда видел Оскара. Мы расстались. Его образ превратился в тень. Возможно, я поступил бы умнее, если бы удержал его рядом с собой.

Желе вокруг меня, казалось, увеличивалось в объеме. Моя голова, судя по всему, погрузилась в него на целых три фута, и я уверен, что видел луну и качавшиеся верхушки мачт сквозь призму различных цветов. Перед моими глазами пробегали синие, алые, пурпурные волны, а во рту появился вкус соли. Наступил момент, когда я подумал, не без чувства некоторой обиды и ущемленной гордости, что оно действительно поглотило меня, и я стал частью и сущностью этой трепещущей студенистой массы — и вдруг я заметил Оскара.

Из своей грязноватой тюрьмы я смутно различал его очертания с зажженным факелом в руке. Пламя факела, преломленное толщей желе, казалось увеличенным и было необыкновенно красивым. Его языки рвались вперед и вот уже они охватили всю палубу, разрывая темноту. Занялись снасти и блестящие поручни, и параллельно шпигатам ползла красная пожиравшая все на своем пути змея. Я ясно видел Оскара, видел громадную спираль дыма, венчавшую пламя, видел красноватые качавшиеся верхушки мачт и черную зловещую дыру на носу судна. Темнота как бы расступилась перед Оскаром, вооруженным факелом и своим стоицизмом. Его силуэт качался надо мной в темноте, силуэт этого молчаливого человека с донкихотскими замашками. Я знал, что Оскару с полным основанием можно доверить право покончить со всем этим. Я до конца не понимал, что он собирается делать, но был уверен, что он найдет какое-нибудь блестящее решение.

Когда я увидел, что Оскар нагнулся и коснулся огромным пылающим факелом желе, мне захотелось петь и кричать. Щупальцы задрожали и цвет их изменился. Перед моими глазами заплясал бешеный цветной калейдоскоп: красные, желтые, серебристые, зеленые, золотистые цвета. Присоска оторвалась от моей груди и бросилась вверх сквозь массивные щупальцы. Ноздри уловили отвратительный запах, настолько непереносимый, что я вытянул вперед руки и принялся бешено прорываться к воздуху, к свету, к Оскару.

Я ощутил жар факела Оскара на своей щеке и понял, что существо, окружавшее меня, разрушается, горит, разваливается на куски. Я заметил, что оно плавится, превращаясь в масло, в жир, и чувствовал, как оно горячими каплями падает мне на колени, руки, бедра. Я сжал губы, чтобы эта вызывающая тошноту жидкость не попала в рот, и отвернулся лицом к палубе. Существо буквально сгорало живьем, и в глубине души мне было его жаль!

Когда, наконец, Оскар помог мне встать на ноги, я увидел, как за бортом исчезали остатки этого существа. Его щупальцы обуглились, присоски исчезли, и я мельком успел заметить безжизненно висевшие, пораженные огнем отростки щупальцев, красноватые бугорки и вздувшиеся участки на них. А потом мы услышали всплеск и знакомый булькающий звук. Мы посмотрели на палубу и увидели, что она была покрыта слоем зеленоватой маслянистой грязи, и в этой отвратительной каше здесь и там плавали куски когда-то живой материи. Оскар нагнулся и подобрал один из них. Он перевернул его в своей руке на другую сторону, чтобы на него падал лунный свет. Кусок был шириной в пять дюймов и четыре из них занимала присоска. Когда Оскар держал ее в руке, она сжималась и разжималась. Она выпала из рук Оскара, как свинцовый груз, и отскочила от пола. Ударом нога Оскар швырнул ее за борт и взглянул на меня. Я отвел глаза и стал смотреть на верхушки мачт, к которым крепились черные марсели.