Йон Линдквист - Человеческая гавань

Как будто кто — то пришел за ним. Кто — то с ордером на арест. Тот, кто имел право взять его под стражу. Андерс был готов удариться в бегство. Соскочив с дивана, он бросился к камину и схватил кочергу.

Он крепче сжал ее, поднял и стал ждать, не повторятся ли стуки. Нет, больше ничего слышно не было, только море бушевало внизу. И наполовину облетевший сад шелестел листьями.

Успокойся. Это возможно, только…

Только что? Несчастный случай, кто — то нуждается в помощи? Да, так, скорее всего, и было, но он все — таки был смертельно напуган. Андерс сделал несколько шагов к двери, по — прежнему держа кочергу в руке.

— Эй! — крикнул он. — Кто там?

Сердце в груди бешено колотилось.

Со мной что — то не так.

У кого — то в шторм отказал двигатель, и он добрался до скалы и теперь стоит перед дверью Андерса, мокрый, замерзший и напуганный.

Но почему стучат так яростно?

Не зажигая света, Андерс выглянул наружу через окно. На крыльце, насколько он мог видеть, никого не было. Он зажег наружный фонарь. Никого. Он открыл дверь и боязливо выглянул:

— Да кто здесь, черт возьми?

Ветер поднимал и кружил сухие листья. Андерс осторожно прикрыл дверь, вышел на крыльцо и огляделся.

Ему показалось, что где — то в деревне слышен звук двигателя. Какой — то небольшой мотор, типа бензопилы. Но кто мог что — то пилить в середине ночи? Правда, это вполне мог быть скутер, но где он?

Качели Майи двигались туда и обратно. Казалось, на них кто — то катался, но он не мог видеть, кто это был. Он сделал шаг вперед, в груди и животе похолодело, когда он прошептал в пустоту:

— Майя?

Ответа не последовало. Ничего не изменилось. Лишь по — прежнему качались качели. Андерс провел по лицу дрожащей рукой. Он, наверное, все еще пьян. Конечно пьян. Звуки двигателя — если они, вообще, были — смолкли, только ветви елей шуршали в темноте.

Андерс вернулся к двери и посмотрел на улицу. Никаких следов того, кто стучит. Он криво ухмыльнулся.

Я знаю, что это значит.

Его бабушка рассказала о том времени, когда ее отец решил переночевать в сарае на одиноком островке в море. У него было «дело», что попросту означало контрабанду. Может быть, он назначил встречу перед рассветом с какой — нибудь эстонской шаландой на расстоянии трех миль от границы и решил, что самое безопасное будет переночевать в шхерах.

Посередине ночи отца разбудил стук в дверь, которая, казалось, сейчас рассыплется под мощными ударами. Сначала он подумал, что это пришли те, кого он ждал, но просто пришли слишком рано, так что он и не подумал прятаться, а спокойно открыл дверь.

Но там никого не было. Отец решил обойти островок с ружьем, но ему удалось поднять лишь пару всполошившихся уток в тростниковых зарослях, но не более того.

На рассвете он отправился к месту встречи. Через несколько минут он должен был увидеть корабль, стоявший на якоре недалеко от границы.

И тут послышался взрыв.

Сначала прадед подумал, что это его собственная лодка напоролась на мину, но затем понял, что дело не в этом. Он взял бинокль и стал смотреть туда, где должна была произойти их встреча. Сначала ничего не было видно, но он понимал: что — то случилось. Он не мог видеть, что именно, но, приблизившись, понял: судно только что взорвалось и идет ко дну.

— Четверо мужчин и тысяча бутылок водки канули в пучине морской, — говорил после этого отец Анны — Греты. — Это мне тогда беда постучалась в дверь. Этот стук означал, что несчастье близится.

Бабушка Андерса пересказывала ту историю одними и теми же словами, и они всегда возникали в голове у Андерса, когда описывалось нечто подобное. Вот оно и пришло.

Он посмотрел на ели, чьи раскачивающиеся верхушки почти исчезли в темноте. Вот что все это значит. Теперь он это знал.

Несчастье близится.

Заснуть больше не удалось. Андерс затопил печь, а затем сел за кухонный стол и стал смотреть в стену. Мысли его путались.

Ветер свистел за окнами. Андерс почувствовал себя уязвимым и беззащитным, как нежеланный, ненужный ребенок, брошенный в лесу. Его хрупкий домик стоял один на мысу, открытый всем ветрам, море гнало к нему волны, стараясь захлестнуть берег.

Несчастье близится. Оно приближается ко мне. Оно ищет меня.

Какое именно несчастье, он не знал. Но это было что — то большое и сильное, и оно хотело его погубить.

Сладкое вино, выпитое вечером, отдавало привкусом гнилых фруктов во рту, и Андерс хлебнул воды прямо из — под крана. Вода оказалась ненамного лучше. Наверное, соленая морская вода проникала в питьевую, отсюда и привкус. Андерс вымыл лицо и утерся полотенцем.

Не думая о том, что делает, он пошел в комнату Майи, взял ведро с бусинами и вернулся обратно к кухонному столу.

Сначала он сделал сердце красного цвета, внутри его — синего, внутри синего — желтое и так далее. Как русская матрешка — одно в другом. Закончив свою работу, он встал и подбросил дров в печь.

Количество бусин в ведре почти не уменьшилось. Если захотеть, можно выложить целую мозаику.

Если сложить их все вместе…

Андерс достал ножовку для работы по металлу из ящика с инструментами и приступил к работе. Выпилив девять плиток, он потер их наждачной бумагой, чтобы поверхность была совершенно гладкой. Работа заняла все его мысли, и он даже не заметил, что над морем рассвело.

Только тогда, когда все края были ровными, Андерс поднялся, чтобы поискать тюбик с клеем. Он знал, что клей точно где — то был. Он бросил взгляд через кухонное окно и увидел, что из — за первых лучей солнца свет маяка начал блекнуть.

Утро. Кофе.

Он старательно отмыл накипь и налил в кофеварку воду. В шкафчике стоял открытый пакет с кофе, откуда, скорее всего, уже выветрился весь кофейный запах. Андерс постарался компенсировать этот недостаток тем, что насыпал кофе вдвое больше обычного, и запустил кофеварку.

Покончив с кофе, он нашел клей и еще с полчаса заглаживал неровности. Утреннее солнце косо светило в кухонное окно, когда он наконец поднялся и начал рассматривать свою работу.

Девять плиточек, и на каждой аккуратно сложены и пригнаны друг к другу четыреста бусинок. Белая поверхность с бусинками — их ровно три тысячи шестьсот. Андерс остался очень доволен собой. Было чем заняться.

Но что делать теперь?

Пока он курил сигарету и потягивал кофе, который и на самом деле на удивление напоминал превосходный утренний кофе, он рассматривал белую поверхность, пытаясь представить картинку.

Изобразить бы что — нибудь вроде морских пейзажей Стриндберга. Нет, там много нюансов, с которыми он не справится. Надо что — то более наивное, вроде детской картинки. Коровки, лошадки. Домик, может быть.