Лилит Мазикина - Луна, луна, скройся!

То ли Батори так силён, что зачаровал хозяев дома без предварительной концентрации, просто на ходу, то ли они ошалели от его напористости, но без лишних слов меня провожают в ванную, где я, распевая от счастья, смываю с себя грязь, пот, крохотные чешуйки омертвевшей кожи, корки царапин, напряжение последней недели, страх; тут же, под струями душа, стираю бельё, подсушиваю его феном и натягиваю его на себя.

Приоткрыв дверь, Эльза передаёт мне одежду — я с изумлением вижу, что это мой осенний концертный костюм: огромная чёрная в белых и серебряных цветах верхняя юбка, просто чёрная нижняя, серебристосерая блузка с воланами на рукавах, чёрный с серебряной вышивкой и пуговицами в виде монет суконный жилет. В тайном кармане юбки лежит мешочек с украшениями: набор от Кристо и кулон от Батори. Когда я выхожу, наскоро просушив феном волосы, меня ждёт огромная кружка подогретого со специями вина, два яйца всмятку и две свежеотваренные сардельки.

— Сначала яйца, потом сардельки, только потом можно запить, — командует вампир. Я слушаюсь; с наслаждением высасываю тёплые, нежные желтки и белки. Жадно жую сардельки. Наконец, выпиваю и вино. Бог мой и Святая мать, до чего же хорошо!

— Пора, — говорит Батори. — Уже одиннадцать.

Он закутывает меня в свой плащ и несёт, прижимая к себе, одной рукой — легко, словно маленького ребёнка. Я обнимаю его, льну к нему — не только чтобы не упасть, но просто от огромной радости, что он здесь и что самое страшное уже позади. Слегка кружится от вина голова. Эльза молча спешит за нами.

Батори идёт по улице, проходит её всю и шагает дальше, где на отшибе стоят развалины какого-то дома. Только оказавшись внутри, понимаю — раньше это была просторная, добротная кузня. Вон остатки кузнечной печи, вон старая, ржавая наковальня. Пол каменный, наверное, холодный, и Батори ищет, куда меня усадить. Пристраивает прямо на наковальню.

— Это место, представьте себе, — говорит Батори, — считается проклятым, в то время, как оно, напротив, благословенно. Это место, где спрятано Сердце Луны. Слушайте, Лили, слушайте. Оно зовёт вас.

Эльза стоит неподвижно, как статуя, прислонившись к косяку давно уже не существующей двери. Батори тоже застыл, глядя на меня. Только постороннему его поза покажется небрежной — руки в карманы, непринуждённая осанка. Я же вижу, как напряглись его губы и скулы, как он впивается взглядом в моё лицо. Я закрываю глаза, чтобы не разделить его напряжения. Я слушаю.

Шелестит вялый мелкий дождь за стенами.

Тихо, мерно дышит Эльза.

Гулко бьётся моё сердце.

Шуршит кто-то невидимый над головой. Птица или мышь…

Я готова признаться, что ничего не слышу, как вдруг — словно невесомая паутинка блеснула на солнце и тут же снова стала невидимой — далёкий, почти неслышимый обрывок нежной струнной мелодии.

Из-под моей задницы.

— В наковальне, — шепчу я. — Или под наковальней.

— Ты молодец, Лили. Моя славная девочка… ты готова? — я чувствую тяжёлую и тёплую ладонь Батори на своей голове.

— Нет. Подождите, — я открываю глаза. — Подождите…

— Сейчас я расскажу тебе, почему я не боюсь. И ты тоже перестанешь бояться. Никогда, слышишь, никогда расчёты не были ещё так точны, никогда вероятность успеха не стремилась прежде к ста процентам. Равноденствие в этом году почти совпадает с полнолунием. Это очень важно. Это делает Сердце более восприимчивым. Про меня и себя ты уже знаешь всё: я — рыцарь по факту и по имени, а ты… но ты не знаешь того, что вычислил я и чего не увидели все остальные. В отличие от прежнего обряда, нужны не двое, а трое. Вампир, «волк», человек. Всадник, Ребёнок, Сова. Более того, все три должны быть разного пола, это даёт максимальные шансы.

Я моргаю.

— Как это возможно?!

— Очень просто. Мужчина, женщина, и гермафродит либо эльф.

— Эльф?!

— Существо, отказавшееся от всякого пола. Наш с тобой общий друг, — Батори смотрит на Эльзу. Та, словно очнувшись, принимается распаковывать гитару.

— Она будет играть?!

— И петь. Чтобы помочь тебе. Так надо.

Но мне это совсем не нравится. Я слилась, срослась не просто с песней — с юношеским голосом на диске Батори, в моей голове. Я боюсь, что просто не смогу двинуться, если эту песню споёт кто-то другой. Но вместо этого я говорю вслух другое:

— Вы ведь не уничтожите потом «волков», правда?

— Конечно, Лили. О чём вы говорите…

Пол почти голый, но всё же валяется несколько чёрных от старости обломков досок, какие-то листья, ветки. Батори неторопливо, рассчитанными движениями отгребает их носком сапога по углам. Эльза перебирает струны, настраивая гитару.

— А дождь не помешает? Тучи…

— Через полчаса или час их сгонит ветер, — равнодушно говорит Батори, отпинывая последние деревяшки. Я закрываю глаза, прислушиваюсь к тихой, нежной мелодии, играющей подо мной. Она стала более явственной. Мне удалось настроиться или тучи начинают расходиться? Я не знаю, но эта мелодия будоражит меня, я начинаю дрожать.

Минут двадцать ничего не происходит. Я слушаю Сердце. Эльза затихает, добившись от гитары нужного звука. Неподвижно стоит где-то здесь Батори. Мы все ждём. Даже воздух в разрушенной кузне, кажется, ждёт.

— Пора, Лили, — наконец, произносит вампир. Я слезаю с наковальни, подаю ему плащ — так, с плащом в руках, он и отходит в темноту, к стене. Луна заглядывает в дверной проём, высвечивая длинный, косой параллелограмм на полу, почти доходящий до наковальни. Эльза чуть подвинулась, чтобы не мешать свету струиться в кузню свободно. Я выхожу на освещённое место, оборачиваюсь туда, где спрятано Сердце. Неужели сейчас? Я даже не знаю, готова или нет!

Эльза перебирает струны, и мои нервы привычно натягиваются. Я глубоко вздыхаю, поднимая руки — нет, давая им взлететь, как бледным птицам. За перебором следует аккорд, и голос — такой знакомый, голос из моей головы, голос юноши с диска Батори — выводит первое слово, словно призыв:

Я делаю первый шаг.

Я падаю в реку.

Я прыгаю с края крыши — и меня подхватывает восходящий ветер.

Я маленькая, крохотная, тоненькая, невесомая. Мои ноги босы, на мне — пижама. Я лечу, подхватываемая ветром, и приземляюсь на серебристом шифере соседней крыши. Там, внизу, поднимают белёсые глаза бледные лысые упыри. Они ворчат, они шевелятся, они приходят в движение. Они идут на крышу, но я уже на другом её краю, и мои пятки толкают край крыши прочь, вниз.

Я прыгаю, и лечу, и бегу, и снова прыгаю, а в бесконечных восьмиэтажных домах просыпаются упыри, и бредут, шатаясь, наверх, и набирают скорость, и выскакивают, наконец, из окон дворницких, протягивая ко мне длинные белые руки, но я уже снова прыгаю, и снова лечу, и снова бегу — наперегонки с теми, кто проснулся и бросился по лестницам наверх в следующем доме.