Питер Хэйнинг - Комната с призраком

Перед столом стояла грубая скамья, точнее, грубо обработанная доска треугольной формы, предназначавшаяся в качестве сиденья для обвиняемого. По правую руку от Инквизитора стояли палач и четверо его подручных в масках. Облаченные в черное, с головами, покрытыми подобием колпаков с прорезями для глаз и носа, — на этих четверых было страшно взглянуть! По левую руку от Великого Инквизитора сидели два секретаря; они писали под диктовку председателя и заносили в протоколы свидетельские показания.

В парадном облачении, с белым крестом Святого Доминика на груди Петр Арбец взошел на председательский трон и сел, окинув залу недобрым взглядом. Страсти, бушевавшие в груди этого страшного человека, были неведомы сердцам четырех младших судей, однако же и их возбуждало непередаваемое ощущение собственной власти; с показной деловитостью они перебирали бумаги, ожидая появления заключенного. Их каменные лица не выражали чувств; им были чужды сомнения и тревоги настоящих судей, трепещущих при мысли о том, что кара может задеть невиновного. Обычно их приговоры выносились еще до суда. Ошеломить и раздавить без сожаления — таков был их девиз. Единственное, что могло бы смутить их, — оправдательный приговор; его они выносили с большой неохотой.

В противоположном конце залы стояли священники и монахи различных орденских званий — обычные свидетели заседаний; рядом с ними — несколько грандов Испании. Они преданы делу Святой Инквизиции, и их Петр Арбец вызвал намеренно, ибо сегодня будет судим не простой еретик, но славный и знатный рыцарь — ревностный католик, обвиненный в ереси.

Гнетущая тишина пронизывала скорбное собрание. Можно было подумать, что здесь собрались самые мрачные и молчаливые из священнослужителей; от их неподвижности веяло смертью. Но через несколько мгновений легкое движение пробежало по их рядам, глаза их медленно обратились к дверям: двое стражников ввели в залу суда обвиняемого.

Это был человек высокого роста, очень бледный, приблизительно пятидесяти лет. В его волосах, от природы темных, виднелись седые пряди; открытое лицо его было скорее надменно, нежели умно; глаза сверкали благородным огнем истинных сынов Кастилии. Глубокая религиозность — отличительная черта испанских христиан — смягчала печаль и горе, отражавшиеся в его чертах. Тягостные размышления и двухдневное заключение в подземельях Инквизиции изнурили его дух.

С охраною по бокам он медленно приблизился и остановился перед судьями. Оглядевшись в поисках сиденья, он не обнаружил ничего, кроме треугольной скамьи; горькая усмешка тронула его губы. Однако он сел на это странное изобретение инквизиторов. Вскинув голову, он взглянул в глаза Петру Арбецу. Исполненный достоинства, взгляд был способен смутить кого угодно, но не Инквизитора.

Не переменившись в лице, Петр Арбец выдержал взгляд и, обращаясь к заключенному, произнес: «Обвиняемый, встаньте! Поклянитесь на Библии говорить только правду». Заключенный медленно поднялся, подошел к столу и, положив руку на Святую книгу, проговорил отчетливо и твердо: «Именем Спасителя и его Святым писанием клянусь говорить только правду».

— Ваше имя? — потребовал Великий Инквизитор.

— Пауль Иоахим Мануэль Аргосо, граф де Церваллос, гранд Испании второго класса и губернатор Севильи по высочайшему повелению нашего короля Карла Пятого!

— Не утруждайте себя перечислением, — сказал Инквизитор. — Эти звания не принадлежат вам больше. Арестованный по обвинению в ереси теряет все знаки отличия и все владения.

Мануэль Аргосо не произнес ни слова; только нижняя губа его дрогнула; кастильская кровь вскипела в нем.

— Ваш возраст? — спросил Инквизитор.

— Пятьдесят лет, — отвечал губернатор.

— Мануэль Аргосо, — продолжал неумолимый Инквизитор, — вы обвиняетесь в том, что принимали в своем доме человека богопротивной расы; человека, который высказывался против учения Святой Католической Церкви и на которого вы не донесли суду.

— Ваша честь, я не понимаю, о чем вы говорите, — угрюмо отвечал Мануэль Аргосо.

— Сокрыть ересь — значит поощрить ее, — снова обратился к нему Инквизитор. — Вы не могли не знать, что дон Стефен де Варгас, происходящий из мавританской фамилии, не придерживается католической веры. Но вы не только принимали его в своем доме — вы обручили с ним свою единственную дочь.

Тяжелый вздох вырвался из груди несчастного, и слезы обильным потоком хлынули из его глаз; собрав все свое мужество, он отвечал:

— Ваша честь, Стефен де Варгас происходит из знатного рода Абессенрахов, которые чтят учение Иисуса Христа и признают Фердинанда и Изабеллу его наместниками на земле. От нашего монарха их род получил привилегии, подобающие кастильским донам, и я не вижу причин отказывать им в том, чем они владеют уже более века.

— Тот, кто получает привилегии, обязан честно исполнять свой долг, — отвечал Великий Инквизитор. — Пренебрегающий своим долгом лишается своих званий. Дон Стефен де Варгас, признавший учение, противное христианским канонам, лишился защиты Святой Церкви: он запятнал себя ересью; отныне само общение с ним — ересь и подлежит суровому наказанию.

— Ваша честь! — торжественно произнес Аргосо, — клянусь моим добрым именем, что дон Стефен де Варгас ни разу не произнес в моем доме слов, оскорбительных для слуха благочестивого христианина.

— Он упорствует в своем заблуждении, — с сожалением проговорил Великий Инквизитор и обернулся к судьям, как будто спрашивая у них совета. С деланным ужасом судьи воздели руки и закатили глаза к небу. Эта пантомима была хорошо отрепетирована ими и исполнялась с подкупающей искренностью и благочестием. Секретари торопливо записывали произнесенный диалог, и, пока они не закончили своей работы, Петр Арбец молчал; казалось, он погружен в глубокие раздумья.

Наконец, с видом величайшей скорби, сыгранной столь искусно, что обман был доверчиво принят многими из присутствовавших, он взглянул на губернатора Севильи и проговорил:

— Сын мой, взгляни мне в глаза, ты видишь, как меня огорчает твое упорство. Я любил тебя как друга; во имя нашей дружбы и во славу христианской веры я молю небеса наполнить твою душу раскаянием и сожалением о содеянном.

— Ваша честь, — отвечал дон Мануэль Аргосо. — Бог мне судья и свидетель, что я даже в мыслях не преступал заповедей Священного писания.

— Но вы не отрицаете, что общались с молодым еретиком? — коварно спросил Инквизитор.

— Дон Стефен де Варгас — не еретик, ваша честь, — твердо отвечал губернатор, — он такой же добрый католик, как вы или я.

— О, небо! — воскликнул Инквизитор, — дьявол ослепил его во гордыне!