Джером Биксби - По-братски

Они лежали пластом на дне спасательной шлюпки. Над ними вздымалась изъеденная ржавчиной, обросшая моллюсками и водорослями корма парохода «Лючиано» — два дня назад он вышел из Палермо, а теперь, задрав кверху корму, готовился к своему последнему рейсу — на дно. Туча черного маслянистого дыма, вырывавшегося из открытых иллюминаторов и надстройки, окружала его. Крейг успел разглядеть винты, которые все еще медленно вращались, и какую-то женщину, взывавшую о помощи с несуразно накренившегося юта. Затем ветер переменился, и непроглядная дымная завеса опустилась на шлюпку, закрыв и небо, и тонущее судно. Вода вступила в схватку с огнем. Огонь ревел, вода шипела. Пятна вылившегося горючего пылали в дыму — казалось, на волнах пляшут огненные демоны.

Стеная, сотрясаясь и горестно сетуя на судьбу, судно ушло в пучину.

Небо и дым слились в сумасшедшую круговерть, когда шлюпка завертелась в пенящейся воронке, словно охваченная самоубийственным желанием последовать на дно за «Лючиано». Взлетел фонтан брызг; волны поднялись и опали; лодка черпнула воду, и Крэйг, надеясь вытеснить ужас яростью, громко выругался. Хоффманстааль, глядя на собрата по несчастью, лишь кисло усмехнулся…

Наконец лодка выправилась. Ее еще кидало во все стороны, раскачивало, бессмысленно носило среди белых пенистых гребней; но Крэйг знал, что самое опасное уже позади. Он приподнялся из лужи, собравшейся на дне шлюпки, и подставил лицо свежему ветру.

От центра круговорота огромных лопающихся пузырей, отмечавших место гибели судна, медленно расплывались маслянистая пленка и какая-то бурая пена.

Постепенно море затихло. Чайка спланировала на вынырнувший из бездны ящик с апельсинами.

— Ну, вот, — сказал Крэйг. — Вот и все.

Хоффманстааль стянул рубашку и выжал ее над бортом лодки. В солнечных лучах густая поросль у него на груди и под мышками отсвечивала золотом. Чуть ниже левого глаза сочилась свежая ранка, лоб был измазан машинным маслом.

— Вы были членом команды? — спросил он.

— Да.

Не матрос, конечно. Для матроса вы жидковаты.

— Штурман.

Хоффманстааль хмыкнул — звук получился глубокий, говорящий о мощных, больших легких.

— Ну, стало быть, вам и карты в руки. Как будем выбираться отсюда?

— Тут и делать нечего. Мы сейчас на оживленном морском пути. Думаю, нас скоро выловят…

— Как скоро?

— Не представляю. Я даже не знаю, успели ли мы подать сигнал SOS. Все произошло чересчур быстро.

Крэйг вздохнул и перевернулся на спину.

— Скорее всего, не успели, — продолжил он. — Первыми взорвались баки под самой рубкой. Интересно бы знать, кто там курил…

— Ага. Значит, в конце концов нас подберут. А до тех пор придется попоститься?

Крэйг устало встал.

— Вы недооцениваете Торговый флот.

Он прошлепал на корму и распахнул рундук с НЗ под банкой. В рундуке были манерки с водой, жестянки с галетами и солониной, банки с соком, аптечка.

— Более чем достаточно для двоих, — прокомментировал Крэйг. Он повернулся, оглядывая волны. — Как вы думаете, еще кто-нибудь спасся?..

Хоффманстааль покачал головой.

— Я все время смотрел. Никого. Всех утянуло с кораблем…

Крэйг все-таки продолжал всматриваться в дым — колышущаяся вода в масляных пятнах, обломки, последние задыхающиеся языки бензинового пламени. Больше ничего.

Хоффманстааль заметил:

— По крайней мере, голодать нам не придется. У вас были друзья… на корабле?

— Нет, — Крэйг сел, отвел со лба мокрые волосы. — А у вас?

— У меня? Никого. Я пережил всех моих друзей. Теперь довольствуюсь тем, что я — просто… человек толпы. Легкая компания для вина и беседы — это все; что мне нужно.

Они сидели, разделенные банкой, словно пытаясь хоть как-то уединиться, и рассказывали друг другу о себе. Хоффманстааль сам определял себя как искателя приключений. Никакое место не могло удержать его надолго, и он почти никогда не возвращался в те края, где уже бывал. Он был секретарем бывшего посла США в Малайзии, на Борнео занимался драгоценными камнями, а в Китае — тиковым деревом; несколько его картин выставлялось в парижской Галерее искусств. А на «Лючиано» он направлялся в Дамаск, чтобы изучить некие старинные манускрипты — надеялся найти там сведения об одном из своих предков.

— Я родился в Брашове, — рассказывал он, — но согласно семейным преданиям наш род происходит из других мест. Можете считать мое копание в родословной снобизмом, но это увлечение захватило меня на долгие годы. Я ищу не славы, но одних лишь фактов.

— При чем тут снобизм? — возразил Крэйг. — Я лично завидую вашему красочному прошлому.

— Значит, у вас скучная жизнь?

— Да нет, не скучная, просто… краски в ней побледнее. Вырос в закоулках Атланты. В трущобах. Тяжелое детство, и все такое. Хулиганы…

— Вы-то были слишком хилым, чтобы быть хулиганом.

Крэйг кивнул, удивляясь, почему его не возмущает это вторичное замечание о его тщедушности. Пожалуй, решил он, это потому, что ему нравится этот огромный человек. Хоффманстааль не грубил — просто он говорил то, что думал.

— Я много читал, — продолжил Крэйг. — Интерес к астрономии помог мне выучиться штурманскому делу, когда я служил во флоте. А когда отслужил, решил: чем возвращаться в трущобы, останусь на море.

Они продолжали беседовать негромко и откровенно до самой ночи. Над ними все время кружили чайки.

— Красивые, правда? — спросил Крэйг. Хоффманстааль взглянул вверх, его светлые глаза сузились.

— Стервятники. Пожиратели отбросов. Посмотрите на эти злые глаза, на эти клювы… Брр!

Крэйг пожал плечами.

— Давайте лучше поедим. И между прочим, вам бы следовало заняться своим порезом…

Хоффманстааль покачал массивной головой.

— Если вы проголодались, ешьте. Я пока не хочу.

Он осторожно слизнул сползавшую по его щеке капельку крови.

Они считали дни по зарубкам на планшире. Две зарубки спустя Крэйг впервые заметил неладное.

Они уговорились о распределении продуктов. Впрочем, о пайках речи не было — для двоих еды было с избытком.

Но Крэйг ни разу не видел, чтобы Хоффманстааль ел.

Хоффманстааль, рассуждал Крэйг, человек большой, рослый. Его аппетит, несомненно, должен соответствовать размерам могучего тела.

— Предпочитаю есть ночью, — отвечал тот, когда Крэйг спросил его об этом.

Крэйг не обратил на странный ответ особого внимания. Возможно, решил он, этот здоровяк страдает расстройством пищеварения или чем-то в этом роде или же принадлежит к тем несчастным, которые по причинам чисто психологического порядка не могут есть на глазах у других. Это последнее предположение, правда, было не особенно правдоподобным, принимая во внимание открытый характер Хоффманстааля и настоящие обстоятельства. Но, в конце концов, какое его дело? Пусть ест, стоя на голове, если хочет!