Ричард Гуинн - Цвет убегающей собаки

Охранник смотрел на меня, словно прикидывая, с кем имеет дело — с хулиганом или просто помешанным. Почитательница Кьеркегора оторвалась от книги и смотрела на меня с нескрываемым любопытством.

Медленно, продолжая нести какую-то чушь, я вышел из зала. Охранник держал руку на телефоне внутренней связи и не спускал с меня глаз. Я вернулся в помещение, где висел гобелен. Девушки в черных джинсах там не было. Я двинулся назад тем же путем, что и пришел. Зал, где экспонировалась «Женщина ночью», уже пустовал. Я вышел в фойе и заглянул в сувенирную лавку. Девушки нигде не видно. Наверное, ушла. Мне захотелось курить. Я вспомнил, что на крыше музея разбит сад, поднялся по лестнице и вышел на жаркое солнце.

Сначала я ее не заметил, терраса казалась совершенно пустой. Я закурил и огляделся. Внизу раскинулся город — нагромождение башен, свежевыкрашенных домов и терракотовых крыш, зажатых между холмами и морем. Обернувшись, я увидел, что она стоит у перил и смотрит в сторону гавани. Теперь на ней были черные очки. Я направился к ней, понятия не имея, что говорить.

— А я думал, вы ушли.

При звуке моего голоса девушка вздрогнула. И обернулась.

— Мы знакомы?

Я пропустил вопрос мимо ушей.

— Думал, вы ушли. Я искал вас.

Она равнодушно посмотрела на меня. Я пытался уловить хоть малейший намек на интерес, но тщетно.

— Искали? Меня?

— Да, мне казалось…

Она не дала мне договорить.

— Так вы меня знаете?

Это был не столько вопрос, сколько просьба объяснить, что к чему. Раздражения в голосе девушки не ощущалось. Она действительно хотела понять, что все это означает.

— Нет. Но я сразу заметил вас и подумал, может, это с вами у меня назначено свидание.

Она пристально посмотрела на меня:

— Выходит, вы следили за мной.

По-испански девушка говорила с легким каталонским акцентом.

— Я решил, что вы ушли. Думал, вы и есть…

— То есть я это не я?

— Ну да. Вернее, я подумал, что у нас назначено свидание.

— Свидание? У нас с вами?

— У меня с кем-то. Возможно, с вами.

Девушка рассмеялась. Похоже, кое-что начало проясняться.

— Вы назначили свидание незнакомому человеку в Фонде Миро? И решили, что это…

— Не я назначил. Мне назначили. И я не знаю кто.

Теперь уже девушка хохотала от всей души. Я тоже немного избавился от напряжения.

— Позвольте объяснить. Я получил открытку, в которой мне назначают свидание в некоем определенном месте. У картины. Но там никого не оказалось.

В буквальном смысле это было, конечно, не так.

— И вы решили, я та, кто вам нужен? Потрясающе!

— Примерно так.

— Вы серьезно?

— Я не знаю, как ответить. Ведь единственная причина, отчего я здесь, — та, о которой я уже сказал. Все, что мне известно: некто, не знаю, кто именно, пригласил меня сюда к одиннадцати, и я пришел. Увидев вас, подумал, или, вернее сказать, почувствовал надежду, что это вы и есть. Выяснилось, что ошибся. Ну и что? Так или иначе мы встретились.

Девушка сняла очки и вновь посмотрела на меня. Выглядела она необычно и даже как-то угрожающе. Было в ней какое-то хладнокровие… я чувствовал себя не в своей тарелке, особенно если учесть, что в ответ на мою бессвязную речь последовало продолжительное молчание. Надо было как-то выходить из положения. Но она сама меня выручила.

— Я собиралась выпить чего-нибудь. Присоединиться не желаете? А там, может, что-нибудь еще поведаете.

Разумеется, я согласился.

Мы вышли из здания Фонда и двинулись вдоль дороги. Ничего симпатичного поблизости не оказалось. Я вспомнил, что внизу, в небольшом сквере с фонтаном, есть славное кафе. Идти далековато, но моя спутница не жаловалась, даже не спросила ничего. Либо доверяла мне, либо это такая изысканная форма безразличия. Я попросил ее рассказать о себе. Помимо всего прочего, она сообщила, что зовут ее Нурия, ей двадцать семь лет и живет она в квартале Побле-Сек.

Мы сели за столик на воздухе, под невысоким деревом. Я заказал две кружки пива и, дождавшись, когда его принесут, показал Нурии открытку. Особого любопытства девушка не проявила и вообще вела себя так, будто до меня ей никакого дела нет, просто она слишком хорошо воспитана, чтобы сказать это прямо. Нурия не упрекала меня во лжи, в том, что всю эту историю я просто придумал, но и намеком не давала понять, будто поверила. Она посмотрела на открытку, перевернула ее и неопределенно улыбнулась.

— Может, это просто шутка такая…

Нурия произнесла эти слова так, что мне оставалось лишь гадать, к чему это относится: к открытке, которую я нашел под дверью, или к тому, что я использовал ее как предлог для знакомства. Я попросил ее рассказать о себе побольше. Кроме родных каталонского и испанского, она говорила на французском и английском. Родилась в городке близ французской границы, там и выросла, и там у нее живет младший брат. Занималась историей искусств и ныне работает в каталонской телекомпании консультантом.

Я рассказал немного о себе. Об отце, которого во время Гражданской войны в Испании отправили ребенком в Уэльс, о своем собственном, валлийско-испанском детстве в Кармартерншире. О путешествиях по Греции, Турции и Северной Африке. О том, что в Испанию перебрался пять лет назад и в конце концов получил работу в издательстве, где участвую в выпуске энциклопедий, а в свободное время занимаюсь переводами и редактированием литературных текстов. Иными словами, взамен на ее биографию я кратко изложил свою, после чего вернулся к открытке. Теперь вопрос, каким образом она оказалась у меня под дверью, до некоторой степени утратил актуальность, ибо благодаря этому я познакомился с Нурией. Точно так же, в свете свидания, которое произошло в действительности, отошло в тень иное, несостоявшееся, со всеми возможными последствиями. Разумеется, в том, чтобы устраивать Нурии полноценный допрос по поводу открытки, смысла было немного. Она и без того уже высмеяла меня, терпеливо выслушав мои потуги объяснить ситуацию. Дальнейшие расспросы только оттолкнут ее, а этого мне не хотелось.

В Нурии чувствовалось что-то близкое, родное. Это могло бы смутить, не будь ощущение столь приятным. Начать хотя бы с черт лица. Я точно знал, что раньше мы встречались. Такие лица запоминаются. Гипнотически притягивающий к себе разрез черных глаз, улыбка, обнажающая ровный ряд белых мелких зубов, в самый, казалось, неподходящий момент, особенно, в чем мне скоро предстояло убедиться, когда я заговаривал о чем-нибудь (например, в третий раз об открытке) слишком серьезно… Нурия, как мне показалось, смеется не столько над историей, сколько над пронзительной искренностью, с какой она излагается, над уверенностью во внутренней связи между словом и смыслом, которую обычно принимают за нечто само собою разумеющееся, а Нурия явно отвергала. Когда же заговаривала она, голос ее будто вился, как дымок над жаровней. Был в ее манере явный элемент некой игры. В результате возникал эффект преследования — слова, порою словно спотыкающиеся, исчезающие за углом в самой середине фразы, вдруг опять возникали, словно дивясь самим себе либо растворяясь в волнах смеха.