Дмитрий Колодан - Мифы мегаполиса (тематическая антология)

Я осматриваю рану Короеда. Не рана — царапина, промыть, и все дела. Он дергается и скулит. Это смешно — боец злой и отчаянный, Короед боится боли. Он боится боли и мечтает, чтоб его перестали звать Короедом. А сам ведь рассказывал, как у них в деревне во время голода ели кору. Верно, иногда клички меняют. Маккавея, например, сперва прозвали Иудой. Но «Короед» прилипло и не отдирается. Как кора.

Мы сидим в Гнилом логу, к северу от Вальтрады, и люди понемногу собираются. После захвата обоза Кьяр нарочно велел поделить добычу поровну между всеми. И большинство притащили свое обратно для тайника. Все знают: Кьяр — не Вульфер и не Чумной, он своих не ограбит.

По склону съезжают еще четверо. Все, ждать больше некого. Собралось человек тридцать, почти все, кто в подчинении у Кьяра. Не пришли только больные, и те, кто сейчас далеко от леса. Схолар и Маккавей.

Я отхожу к костру. Теперь время заняться ужином. Суд — это их дело, а мое похлебка. Так думают они все. Кроме Кьяра. Но сейчас я поступлю так, как думают все. Одной женщине среди трех десятков мужчин, даже если она живет с предводителем, следует молчать. И даже не в этом дело. Просто я не хочу говорить.

Они тем временем сбираются в круг и вытаскивают Принца на середину. Я помешиваю в котле. Я не хочу слушать. Не знаю почему, но мне не жаль Принца. Кстати, я вспомнила его настоящее имя — Никлаус. Не надо было ему приходить обратно. Тому, кто ушел из леса, обратно хода нет. А он все говорит, и бьет себя в грудь, и клянется… В конце концов, он ведь никого не выдал, нет? Кьяр молчит. Я сижу, слежу за варевом, и хочу заткнуть уши. Если бы я могла вспомнить свой сон! Но я помню только небо, очень синее, чудовищно огромные здания и много шума. Как на шабаше. Стук, вой, визг. Но там, во сне, я этого шума не слышала. Там, во сне, я передвигалась среди этого шабаша свободно, как рыба в воде… или как я в лесу. Нет, я не могу совсем уйти в сон, они говорят слишком громко. К тому же дозорный свистит.

На тропе слева показываются двое. Кривой и Мэрта. Кривой тащит к тому же бочонок с пивом, который сваливает на землю возле меня, а сам отходит к мужчинам. Мы с Мэртой киваем друг другу, и она присаживается к костру. Немного погодя подходит Кьяр.

— Ты тоже должна сказать.

— У меня похлебка пригорит, каша еще не готова…

— Мэрта присмотрит. Идем!

Господи! Зачем ему это понадобилось? Я понимаю — он хочет показать перед всеми, что мое решение тоже имеет значение, но когда они все уставились на меня, я готова зарыться в землю. А может, это мне кажется, никто особо и не смотрит.

— Ну, Хаста, а ты что скажешь? Оставаться ему или убираться?

— Мне все равно, — говорю я. — Что бы вы ни решили, мне все равно.

Кьяр отпускает мою руку. Он недоволен, я знаю.

Потом оказывается, что из тридцати двух человек восемнадцать были за Принца, остальные — против. Мой голос ничего бы не изменил.

Среда у меня вроде бы библиотечный день, он мне положен. Это еще с допотопных времен, при большевиках, не предвидевших возникновение Сети, завели. Технический персонал, к каковому я имею счастье принадлежать, обязан быть в курсе технических новинок. Но Александру Ивановичу вовсе не светит отпускать меня на целый рабочий день. Поэтому мы договорились, что в отдел я прихожу после обеда. А до этого могу делать, что хочу. То есть, в библиотеку я, конечно, иду. По случаю солнечной, почти летней погоды — не в техническую, а в Балабновскую, ноги размять, прогулявшись от Летчиков до Преображенки. А в читальном зале — свобода. Можно читать, можно писать, можно думать, можно предаваться воспоминаниям. Они у меня не слишком красивы или оригинальны, зато свои.

Макарона — бензиновая гарь, родители — поселковые учителя, спящие, намаявшись после ежедневной войны с прогрессирующим невежеством бепробудным сном, стук в окно после двух часов ночи, сиплый бас-дискант-фальцет: «Я до Сереги!» А брат Серега по бабам пошел, будет гулять, пока его кто-нибудь с багром не встретит. Или с топором, кому как больше понравится. Махаловка на пятачке у «Серой лошади», паленая водка, которую пьют, не поморщившись, а технический спирт не отличают от медицинского, и настойка на астматоле для любителей более крутого кайфа. Анаша и таблетки появились у нас позже. Но я-то знаю кайф покруче! Библиотека! Сначала поселковая, потом университетская. А там уже — весь тогдашний пантеон: Булгаков, Гессе, Акутагава, Сэлинджер и даосы, «Основы вычислительной техники», Высоцкий, «Властелин колец», еще не ставший новой религией, Борхес, «Аквариум» и царица наук — математика. Наука, которая не лжет.

Ясно, что под библиотекой я определяю не просто собрание книг, а некий комплекс понятий, делающий человека личностью. В данном случае Сколотову М. Я. Может быть, и сюда я хожу исключительно по этой причине. Однако ели я уйду из нашей конторы туда, куда собираюсь, еженедельным визитам в читалку придет конец. Ладно, обойдусь интернетом. И довольно об этом.

На обратную пешую прогулку времени уже не хватит, придется снова загружаться в маршрутку. Остановка — на другой стороне площади, возле залюбленного журналистами «Буй-Тура». По счастью, здесь есть подземный переход, и мне не надо трепать нервы, мечась, как ошпаренная крыса, между машинами — по-моему, у нас в городе все водители — прирожденные дальтоники, и зеленого света не видят в упор. Ради душевного спокойствия можно было потерпеть даже непременных певцов и музыкантов, прочно обсидевших это место.

Вот и сейчас у исписанной и разрисованной стены наблюдается целое трио. Девица в длинном красном платье, стянутом поясом из медных блях, и два парня. Этим на стильный прикид уже не хватило, они в обычынх джинсах и майках, зато вооружены скрипкой и флейтой. Девица самозабвенно тянет:

Когда она замолкает, я выгребаю из кармана всю мелочь, загодя приготовленную для транспорта, и швыряю в футляр от скрипки.

— Спасибо, ребята. Не за то, что пели-играли, а за то, что перестали!