Аждар Улдуз - Сейд. Джихад крещеного убийцы

Обо всем этом думал шевалье, ведя свою процессию слуг, несших паланкин с его возлюбленной и, как он уже твердо решил вчера, будущей женой, вот только выполним задание Изольды! – в Латеранскую резиденцию Папы. Колокола собора на площади звенели к вечерне...

Вирши брата Сейд прежде находил скучными. В них было слишком много чувственных иллюзий для бывшего суфия и слишком мало для молодожена, коим он стал лишь недавно во дворце их общего отца-эмира. К тому же брата своего он хоть и сумел полюбить – потому что другого у него и не было, а кого-то еще, кроме жены и отца, он очень хотел любить! – уважать по-настоящему еще не научился. Считал трусом. Потому что брат в своих стихах признавался – лишь из страха потерять любимую женщину он отринул свою веру, свою Родину и стал слугой того, кого боялся и ненавидел. Сейд считал, что любовь сломала в брате мужчину.

Он нашел его сразу, потому что знал, кого и где искать. Отец обо всем рассказал Египтянину, а тот уже в пути передал Сейду историю его сводного брата – предателя Веры, того, кто ради женщины отринул учение Пророка, мир Ему, и принял христианство, дабы оставаться с этой женщиной. То, что не женщина, но мужчина ради жены меняет Веру, для пустынного бедави, коим был воспитан Сейд, это было дико! Бедави может похитить христианку, и та, чтобы стать полноправной женой, не наложницей, может принять ислам, но НАОБОРОТ... Такого Сейду встречать еще не приходилось, и тут – собственный брат... пусть – у них лишь общий отец, но... Впрочем, Сейд был учеником Джаллада-Джаани и знал, что люди по-разному могут бояться. Страх – одна из движущих сил во Вселенной, страх Потери порой сильнее страха перед Смертью. И потому с братом нужно было встретиться. И использовать всё, что он знал, чтобы добраться до Папы. Потому что брат был секретарем Папы.

Рим показался Сейду чудесным. Грязным, зловонным и даже злым, но, несомненно, чудесным. Сейд умел отстраниться от зла и грязи, и потому смог УВИДЕТЬ Вечный Город таким, каким он был без налета скверны – воистину Вечным! Только в таком городе могли родиться Правосудие – говорили строгие колонны древней Республики! Только здесь Человек брал в руки Власть, не ради нее самой, но потому что жил Идеей государственности как высшим смыслом жизни – пели триумфальные арки цезарей. И только здесь могло существовать Искусство ради самого Искусства, Красота ради Красоты, без смысла и цели! Так говорил каждый камень в этом Вечном Городе. И в это верилось.

Он всё еще оставался лучшим учеником Старца, тем, кого сам Муаллим называл «айдын» – просветленный. Язык, на котором говорили италийцы, обретавшиеся в Вечном Городе, он выучил по пути – по книгам, взятым из библиотеки эмира, авторами большей части которых были стихотворцы. Латинский он учил еще при Магистре, в Иерусалиме. И умел объясняться на обоих языках так, словно с рождения говорил, подобно Пилату и Вергилию. Благодаря безупречному италийскому он сразу же стал жертвой внимания церковных шпионов. Из-за этого Железному Копту пришлось убить одного, слишком любопытного, другого же Сейд оглушил прямо в траттории римского пригорода. Правильный латинский оказался мечом обоюдоострым – вызывав подозрение шпионов церкви, у хозяина траттории он, напротив, стал причиной трепета к столь юному и при этом образованному странствующему послушнику. А шпиона старый римлянин и сам не любил и велел сицилийскому головорезу-охраннику утопить того в притоке Тибра.

Кстати, о сицилийцах. Еще на подступах к Риму случилась оказия, когда Сейд, не любивший нечестного боя и решивший немного размять мышцы, бросился в драку, где четверо воинов в драных кольчугах, отдаленно напоминавших ненавистных крестоносцев, пытались зарезать одного парня. Тот был без доспехов и вооружен лишь ножом, но достаточно ловок, чтобы не дать убить себя сразу. А уж с вмешательством Сейда убийства и вовсе не получилось – бывший гашишшин, словно маленький ураган, влетел в драку и точными ударами рук и ног лишил сознания всех четверых. Правда, пришлось потом обездвижить и пятого – парень попытался прирезать своих противников, оказавшихся в результате нежданного вмешательства беззащитными. Сейд не мог этого позволить. Парень воспринял это как урок чести и зауважал Сейда не только как своего спасителя, но и как человека поистине отважного и справедливого. Увязавшись с Сейдом и Коптом до самого Рима, он был поистине невыносим, поскольку то и дело хвалился своим сицилийским происхождением, сицилийской честью и сицилийской отвагой. Когда дело дошло до похвальбы сицилийской кухней, проголодавшийся Египтянин, который молчал всё время, наконец, выговорил одну фразу: «Лучше накорми!» Сказано было на таком отвратительном италийском, что даже Сейд не сразу понял, что же сказал его спутник. А вот сицилиец, напротив, понял сразу. Осклабился и заявил: «Уно моменто, синьоре!» Они уже входили в Рим и находились на какой-то просторной улице, где пропасть даже в толпе было сложно. Однако сицилиец умудрился исчезнуть так, словно его никогда и не было. Сейд укоризненно посмотрел на Копта. Тот пожал плечами. И вдруг парень снова появился, щерясь большим ртом, в котором не хватало большей части зубов, выбитых в честных схватках, и кивнул, приглашая следовать за ним.

Так Сейд и Египтянин оказались в сицилийской траттории «У дороги». Заведение и в самом деле находилось у самого начала Аппиевой Дороги и было сердцем сицилийских «familia», недавно начавших освоение теневого мира Вечного Города. Сами выходцы из Сицилии называли это место своим «мафиа» – местом спасения. Копту и бывшему гашишшину это было понятно – корень слова был арабским. Оказалось, что многие коренные обитатели острова носят в себе частичку арабской крови, и это родство путники почувствовали во всем. Даже Сейд, не самый большой любитель мяса, смог оценить нежное «omelette» из тестикул ягненка, запеченных на углях, Железный же Копт словно дорвался наконец до «настоящей мужской пищи» – он в одиночку слопал целого барашка, на десерт попробовав почки того же ягненка, которые съел «по-сицилийски», сырыми, лишь присыпав крупной солью. Сицилийы были в восторге от нового товарища, объявили его своим «бруддеро», Сейда же уважали за спасение парня, оказавшегося родным племянником их «патроно», но называли не иначе как «санта-пикколо». Сейд не обижался. Ему было всё равно. Он хотел, чтобы ему помогли найти брата.

Сицилианцы могли найти в Риме кого угодно и что угодно. Племянник патроно, не устававший хвастаться, как-то заявил: «Однажды мы сможем даже убивать кого угодно и когда угодно в этом городе... Когда справимся с крестоносцами, конечно!» Крестоносцев, как понял Сейд, в Риме не любил никто. В том числе и сами римляне. Несмотря на то, что в Египте ни одному крестоносцу так и не удалось побывать, с легкой руки сицилийцев, первыми употребивших это словечко по отношению к «святым воителям», их называли не иначе, как «фараонами» и относились соответственно – как и положено христианам относиться к фараонам после всех библейских историй. Сейд тоже не любил этих... «фараонов». Но связываться с ними не спешил. У него и Копта была своя цель, и добраться до этой цели мог помочь его сводный брат.