Фридрих Шиллер - Духовидец ( Из воспоминаний графа фон О***)

Впрочем, деньги попали в руки людей, весьма нуждающихся. Несколько сиятельных лиц, которые, как говорят злые языки, сами носили с рынка в своих сенаторских шапках провизию для весьма скромного обеда, переступили наш порог нищими, а ушли состоятельными людьми. Чивителла, указывая мне на них, говорил:

— Смотрите, сколько бедняков выиграло на том, что одна умная голова закружилась! И мне это нравится! Это так благородно, так истинно по-королевски! Великий человек даже своими заблуждениями должен делать других счастливыми и, как поток, вышедший из берегов, оплодотворять соседние нивы.

Да, Чивителла мыслит благородно и смело, но наш принц задолжал ему двадцать четыре тысячи цехинов! Наконец, настала долгожданная суббота, и мой господин не стал медлить и сразу после обеда поехал во францисканскую церковь. Он занял место в той же капелле, где впервые увидел свою незнакомку, но так, чтобы не сразу попасться ей на глаза. Бьонделло получил приказание стать на страже у церковных дверей и там завязать знакомство с провожатыми дамы. Я взял на себя обязанность сесть, в качестве случайного спутника, в ту же гондолу, что и незнакомка, и проследить, куда она поедет, если раньше о ней ничего не удастся узнать. В том месте, где она, по словам гондольера, высадилась в первый раз, мы наняли два портшеза. Кроме того, принц велел камер-юнкеру фон Цедвицу следовать за незнакомкой в особой гондоле. Сам принц хотел без помехи отдаться созерцанию своей красавицы и, если возможно, попытать счастья там же, в церкви. Чивителлу решили не вмешивать, так как он пользуется очень дурной репутацией у женщин Венеции и его присутствие могло вызвать подозрение у незнакомки. Вы сами видите, любезный граф, что мы сделали все, чтобы не упустить нашу прекрасную даму.

Никогда, должно быть, ни в одной церкви не возносились столь жаркие моленья, — и никогда они не были обмануты столь жестоко. До самого захода солнца принц ждал ее, вздрагивая от ожидания при каждом шуме близ капеллы, при каждом скрипе церковных дверей, ждал целых семь часов — гречанки не было! Не стану говорить Вам о его настроении. Вы знаете, что такое несбывшаяся надежда, к тому же надежда, которой человек только и жил семь дней и семь ночей.

Барон фон Фрайхарт — графу фон Остен-Закену

30 июля

Таинственная незнакомка принца вызвала в памяти маркиза Чивителлы романтическое происшествие, свидетелем которого не так давно был он сам, и, чтобы рассеять принца, он с готовностью принялся нам рассказывать. Я излагаю этот рассказ его же собственными словами. Но в изложении моем пропадает та живость, которая делает столь занимательным все, о чем бы он ни говорил.

— Прошлой весной, — начал Чивителла, — имел я несчастье восстановить против себя испанского посла, который на семидесятом году жизни был столь безумен, что женился на восемнадцатилетней римлянке и надеялся, что будет обладать ею один. Его месть преследовала меня, и друзья посоветовали мне скрыться на время, чтобы избежать последствий и выждать, покуда рука природы или полюбовная сделка не избавят меня от этого опасного врага. Но я был не в силах навсегда расстаться с Венецией и поэтому поселился в отдаленном месте на Мурано, где под чужим именем снял уединенный дом; днем я прятался, а ночи посвящал друзьям и удовольствиям.

Окна мои выходили в сад, который с западной стороны граничил с монастырской оградой, а с востока, словно полуостровок, вдавался в лагуну. Сад был чудесный, но посещали его редко. На рассвете, когда друзья меня покидали, я обыкновенно ненадолго задерживался у окна, чтобы посмотреть, как над заливом восходит солнце, пожелать ему доброй ночи, а затем уж отправлялся спать. Если вам еще не довелось испытать такое наслаждение, дорогой принц, я советую вам полюбоваться этим великолепным зрелищем, и именно там: лучшего места, пожалуй, не сыскать во всей Венеции. Багрянец ночи простирается над водами, и золотая дымка, предвестница восхода, окаймляет дальний край лагуны. Небо и море замирают в ожидании, миг — и солнце появляется во всем своем блеске, волны пламенеют — что за дивное зрелище!

Однажды на заре, наслаждаясь, по обыкновению, этой чарующей картиной, я вдруг замечаю, что любуюсь ею не один. Мне чудятся в саду человеческие голоса; и, взглянув в том направлении, откуда они доносятся, я вижу, что к берегу пристает гондола. Несколько мгновений спустя в саду появляются люди и медленным шагом, словно прогуливаясь, бредут вверх по аллее. Я уже могу различить их — это мужчина и женщина, и с ними — негритенок. Женщина в белом платье, на пальце у нее сверкает бриллиант. Больше в полумраке ничего разглядеть нельзя.

Любопытство мое разгорелось. Бесспорно, это свидание двух влюбленных. Но почему же в таком месте и в столь неурочное время? Было не более трех часов утра, и все вокруг еще окутывал сумрак. Случай этот мне показался необычным, к тому же он походил на завязку романа. Мне захотелось дождаться развязки. Внезапно густая чаща скрыла эту пару из виду, и мне пришлось долго ждать, пока они показались вновь. Между тем в саду послышалось мелодичное пение. Это пел гондольер, чтобы скоротать время, где-то невдалеке ему вторил один из его товарищей. То были стансы из Тассо; время и место гармонировали с песней, и мелодия чудесно звенела в глубокой тишине.

Тем временем рассвело, и предметы обозначились явственнее. Я поискал глазами своих незнакомцев. Вижу, они бредут рука об руку по широкой аллее, то и дело останавливаясь. Но вот они повернулись ко мне спиной и удаляются от моего дома. По осанке дамы я заключаю, что она принадлежит к высшему сословию, а по благородному изяществу и ангельской красоте ее стана — что она необыкновенно хороша собой. Они, по-видимому, мало говорили, но все же дама говорила больше, чем ее спутник. Казалось, они совсем не обращают внимания на великолепное зрелище восходящего солнца.

Пока я ходил за подзорной трубой и наводил ее, чтобы получше разглядеть этих странных посетителей, они вдруг снова исчезли в боковой аллее, и прошло немало времени, прежде чем я увидел их опять. Солнце совсем уже взошло; вот они подходят близко к моему окну, и я вижу их лица… Что за небесное видение предстало глазам моим! Было то игрой моего воображения или же освещение создало такую волшебную картину? Мне показалось, что передо мной неземное существо, и я зажмурился, не в силах вынести этого ослепительного сияния. Что за грация, и при этом столько величия! Что за одухотворенность, что за благородство при такой цветущей юности! Тщетны были бы все мои попытки описать се. До той минуты я и не знал, что такое красота.

Увлекшись разговором, она остановилась неподалеку от меня, и я имел полную возможность любоваться ее чудной красотой, позабыв обо всем на свете. Но когда взор мой упал на ее спутника, то тут даже ее красота перестала приковывать мое внимание. То был, как мне показалось, мужчина в расцвете лет, несколько худощавый, высокого роста, величественной осанки. Я никогда еще не видел лица, озаренного таким умом, таким благородством, такой божественной мыслью. Хотя я и знал, что заметить меня невозможно, но все же не мог выдержать его пронизывающего взгляда, молнией сверкавшего из-под темных бровей. Вокруг его глаз лежала смутная тень грусти, а выражение доброты в очертаниях губ смягчало печальную суровость, омрачавшую его лицо. Весь его облик производил необычайное впечатление, еще усиленное тем, что характер лица у него был не европейский, а его одежда, подобранная смело и с неподражаемым вкусом, представляла как бы смесь из одеяний разных народов. По рассеянному взору можно было предположить в нем мечтателя, но манеры и осанка обличали человека опытного и светского.