Фридрих Шиллер - Духовидец ( Из воспоминаний графа фон О***)

Я тщательно обдумал ситуацию. У нас была какая-то записка гессенского посла. Разыскал и показал егерям. Они сразу признали печать, характерный почерк и витиеватую подпись. И все же я сильно засомневался: в последнее время старый герцог невзлюбил гессенского посла и даже отказался принимать. К тому же донос не содержал ничего конкретного, одни общие фразы. Поскольку посол еще перед отъездом герцога удалился в Гессен, я решил, не теряя времени, отправиться туда. Каретой — слишком медленно, ночью поехали с Хагемайстером верхом. Муни я поручил дальнейшие визиты в цитадель, — он должен был рассказывать коменданту о моей внезапной болезни и ревностных расследованиях Хагемайстера.

Короче говоря, дорогой друг, после моих реляций посол чуть со стула не свалился. Это злостное мошенничество, кричал он, никогда он не писал такого документа. Его секретарь, конечно, остался в посольстве, но это многолетний, верный служака, — его участие едва ли мыслимо!

Обратно мы отправились вместе и прибыли в резиденцию в час ночи. Думаю, завтрашний день принесет кое-что новое.

Граф Остен — маркизу Чивителле

10 сентября

Пишу на «Розу» близ скотного рынка, надеюсь, дорогой друг, Вы уже будете в Мюнхене.

По приезде в город гессенский посол немедленно потребовал к себе секретаря — тот казался совершенно ошеломленным. Слыхом не слыхивал ни о каком доносе! Однако Муни, не терявший даром времени, вызнал: секретаря в последнюю неделю видели бесцельно блуждающим, не сознающим, куда ходил и с кем встречался.

Посол направился к министру юстиции, затем они вместе объявились в цитадели у коменданта. Документ комендант успел переслать герцогу, вследствие чего все трое отправились в летнюю резиденцию, в Коттевальд. Посол меня известил, я вскочил на коня и через час к ним присоединился, несмотря на протесты коменданта. Поздним вечером прибыли в Ильзунген. Утром господа отправились в охотничий замок, а я остался в гостинице. Аудиенция была очень беспокойной. Герцог показал документ, посол признал подлинными бумагу, подпись секретаря и печать. Свою подпись определил фальшивой, но отлично подделанной. Спор разгорелся из-за требования герцога привлечь к суду секретаря как несомненного виновника, — посол согласился, однако присовокупил: процесс против гессенского подданного должен вестись в Гессене. Герцог запальчиво возразил, что ни один гессенский судья не заслуживает ни крупицы доверия, затем пустился оскорблять и посла и его господина, курфюрста, и дошел до обвинений в шулерской игре: мол, гессенский двор жаждет выставить его, герцога, на всеобщее посмешище. Приказал освободить принца и накалил бы себя до рукоприкладства, если бы гессенский посол поспешно не удалился.

На обратном пути комендант старался обходиться со мной любезно. Мы подъехали к цитадели в полночь; комендант пригласил меня к себе и, пытаясь сделать хорошую мину, предложил выпить по стакану вина. Послал часового к дежурному офицеру с приказом доставить заключенного. Каково же было наше изумление, когда офицер явился один, без принца! «Где заключенный!» — взорвался комендант. Офицер щелкнул каблуками: «Освобожден сегодня вечером в шесть часов тридцать две минуты!» Комендант, почти не владея собой, крикнул: «Кто приказал!?» Офицер спокойно ответил: «Ваша милость, кто же еще! Прискакал курьер из Ильзунгена и вместо письменного приказа передал ваш перстень с печатью. Ваша милость в экстренных случаях всегда так поступали. Я неукоснительно выполнил приказ». Комендант поднял руку… без перстня. В ту же секунду его протянул офицер.

Я не стал разбираться в подробностях инцидента, прыгнул на коня и поскакал домой. Принц созерцал портрет Вероники — как долго он был лишен этого счастья!

Бедного Фрайхарта — запамятовал, дорогой друг, Вам написать — к тому времени похоронили. Его функции постепенно перешли ко мне. Принц Александр, по видимости, хорошо перенес заключение. Принц тепло поблагодарил меня за доставленные вещи и еду, в особенности за пилюли мекониума, которые я не посылал! Его тесная камера, прибавил он, именно поэтому превратилась во дворец грез.

И кто же, маркиз, по-вашему, посылал от моего имени эти пилюли? Угадываете, не так ли? Тот же человек, который послал перстень коменданта, желая доказать, что он лучше меня играет в шахматы. Еще бы! Я трачу неделю, он освобождает принца в момент! Более того, дорогой друг, я совершенно убежден: рука, отпустившая принца из цитадели, его туда и упрятала. У меня нет и тени доказательства, нет и тени сомнения, — это его воля побудила гессенского секретаря составить документ и подделать подпись посла. Разве наш юнкер не испытал его месмерическое влияние? Он полностью подчинил себе Цедвица и тот, сознательно или нет, дошел до преступления. Аналогична история с беднягой секретарем; заметьте, секретарь, равно как и Цедвиц, впоследствии ничего и не вспомнил.

И для чего он все это проделал? Думаю, решил оказать на принца новое давление. Натравить на герцога. Вынудить, наконец, к действию!

То, что сии манипуляции стоили человеческой жизни — я разумею нашего несчастного друга Фрайхарта, — ему абсолютно безразлично. И, увы, чувствуется, как подобное отношение повлияло на принца. О смерти Фрайхарта я сразу же написал в цитадель. Понятно, он интересовался подробностями, спросил о погребении с теплым участием к другу, погибшему ради него. Но именно поинтересовался. Устало, спокойно. Через его апатию ни разу не прорвалась стремительная боль. Почти восемнадцать лет барон был с ним постоянно — и что же? — так можно интересоваться внезапной утратой какого-нибудь кавалера или слуги. Словом, маркиз, с тех пор как принц Александр принимает пилюли доктора Тойфельсдрока, он видит мир иначе.

На другое утро .

Почта в Мюнхен уходит в полдень; хочу кое-что добавить. Мы ужинали с принцем вдвоем, другие кресла за столом зияли зловещей пустотой — Ваше, маркиз, нашего бравого юнкера, нашего почившего друга Фрайхарта. Затем принц уединился, а я пошел в комнату барона, где привык в последнее время работать. Вызвал писца, принялся диктовать. Было уже поздно, когда я сочинял ответ лорду Сеймуру. Принц, верно, захочет что-нибудь передать, решил я, и отправился в его спальню, предварительно удостоверившись с балкона, что свет там горит. Дверь стояла полуоткрытой; я постучал и, несмотря на молчание, вошел.

Принц лежал на кушетке посреди комнаты, напротив портрета Вероники и эскиза Мурано. Однако его взгляд, казалось, рассеивался в воздухе. На столике рядом — табакерка с пилюлями. Он лежал на боку, вытянувшись, опираясь левым локтем на подушку. Правая рука бессильно свисала.