Луиза Хоффман - Дом интриг

Сомнения, однако, не умерли во мне. Мне все еще казалось, что эта ее одержимость всего лишь форма самообмана. А может, и простой страх. Страх перед тем, что не сумеешь жить в другом месте. Страх перед болью, которая может подстерегать на новом месте.

Следующие два дня тянулись бесконечно. Я изо всех сил пыталась сблизиться с Сарой, вывести ее из состояния замкнутости, но, казалось, между нами непробиваемая каменная стена. Постепенно во мне стало оформляться ощущение того, что я появилась в ее жизни слишком поздно. Ее душевная слабость имела глубокие корни, и подсознательно она никак не могла расстаться с трагедиями своего прошлого. Она принадлежала самой себе и утратила способность общения с окружающим миром, человеческие взаимоотношения перестали восприниматься ею как нечто значительное, достойное внимания и умственного напряжения.

Нельзя сказать, что она не пыталась вернуться в мир людей. Пыталась. Но ее вспышки привязанности не находили во мне ответа, а лишь удивляли и смущали. Она знала, что дочь ждет от нее тепла, и старалась симулировать нежность, которой на деле не испытывала и не способна была испытывать. Своими неловкими попытками она только отталкивала меня от себя.

Я доверила свои переживания Кевину, и он меня понял. Он придерживался твердого мнения, что Сара может быть счастлива только наедине с собой.

Как-то мы с ним отправились в Балликейвен за покупками. Он сказал:

— Что ты теперь собираешься делать, Дженни? Поедешь домой?

— Наверно, — ответила я. — Похоже, она ни за что не покинет свое хозяйство.

— Да, упорства и неуступчивости у нее хватает.

— Я думаю, что таким способом она пытается защитить себя. Ее удаление от внешнего мира — это своего рода душевная болезнь. Она боится, панически боится посмотреть жизни в лицо.

Кевин некоторое время молчал, потом заметил:

— Знаешь, Дженни, я с тобой не совсем согласен насчет этого. Да, она замкнута. Возможно, в чем-то она и нездорова. Но здесь ее держит отнюдь не болезнь. Я бы сказал, что здесь ее держит привязанность. Великая привязанность и любовь к обанкротившейся ферме, к старому дому и к нескольким акрам еще оставшейся у нее земли. Это то, ради чего она еще живет. Это то, что имеет для нее значение. Скажу даже так: в этой жизни ничто, кроме фермы, ее уже не занимает.

— Даже я, — грустно улыбнувшись, проговорила я.

Тень смущения упала на его лицо.

— Я вовсе не хотел сказать это, Дженни… Черт! Со мной все время так! Как только вступаю в разговор, возникает ощущение, что слон забрался в посудную лавку.

— И тем не менее ты прав, Кевин. Если бы я верила в то, что она сможет испытывать по отношению ко мне какие-нибудь чувства, я бы осталась. Но если бы она действительно хотела нашего сближения, то не отказалась бы от предложенного круиза. Мне кажется, что жизненные испытания и страдания подорвали ее изнутри и лишили способности вообще иметь чувства. Она стала неживая — как кукла.

— Согласен с тобой в том, что ей многого не хватает до нормального человеческого состояния. Жаль, что ты не можешь помочь ей, Дженни…

— Я могу помочь ей, Кевин! Но не так, как мне хотелось бы.

— Что… что ты имеешь в виду?

— Мне кажется, что помочь я смогу ей только в финансовом отношении.

После паузы я добавила:

— Скажи мне, только честно… Будет ли у нее хоть один реальный шанс добиться успеха в своем хозяйстве, если появятся деньги?

— Уверен в этом. Если бы у меня были средства, я рискнул бы всем, до последнего пенни. Она одержима мыслями о ферме. Ни у кого в округе нет такого отношения к своему хозяйству, как у Сары О'Мара. Такая одержимость, на мой взгляд, достойна победы, а не поражения. К тому же к ее сдержанности добавляются знания, которых также нет у окрестных фермеров.

— Как ты думаешь, сколько потребуется денег?

С минуту Кевин молчал, нахмурившись. Затем проговорил:

— Знаешь что, Дженни, я очень хорошо к тебе отношусь. Ты мировая девушка, но… Боюсь, даже ты не сможешь себе позволить такую сумму. Денег нужно очень много.

— Конкретно сколько, по-твоему?

— Много, как я уже сказал. Очень много. Двадцать пять… может, тридцать тысяч.

Внутренне я вздрогнула. Это была действительно очень большая сумма. Мне почему-то казалось, что речь может идти максимум о десяти тысячах. К этой цифре я была готова, а вот что касается двадцати пяти и тридцати…

«И все же, — сказала я про себя, — мне кажется, я должна дать ей эти деньги. Если бы она не оставила меня на попечение Лейлы, у меня не было бы таких замечательных родителей и я не стала бы сейчас богатой наследницей». Это ее несомненная, хоть и невольная заслуга.

Я решила пожертвовать этой суммой.

— Ты знаешь адвоката Сары?

— Конечно. Его зовут Тим Паратон.

— Если ты проводишь меня к нему в офис, я улажу с ним формальности. У него закладные бумаги на ферму и прочее. Я устрою, чтобы эти деньги были перечислены на ее счет.

— Ты хочешь сказать, что даешь ей тридцать тысяч фунтов? — словно не веря своим ушам, переспросил Кевин.

— А почему бы и нет? Мне только жаль, что моя помощь ограничится материальной поддержкой.

— Ограничится?! Тридцать тысяч фунтов — это же целое состояние!

— Сейчас я об этом не думаю, Кевин.

Мне кажется, я понимаю, о чем ты. Сразу после этого ты планируешь уехать отсюда?

— Возможно, останусь еще на несколько дней. До тех пор, пока все уладится.

Кевин коснулся моей руки. Это был дружеский жест. Он улыбнулся.

— Мне кажется, милая Дженни, что это очень великодушно с твоей стороны.

— Она моя мать все-таки, — напомнила я ему. — Кроме нее, у меня не осталось родных в целом свете. И знаешь еще что… Я думаю, что, увидевшись с мистером Паратоном, я попрошу его составить мое завещание. Я знаю, что в случае чего она все равно будет единственной наследницей, однако, принимая во внимание обстоятельства… я хотела бы избавить ее от возможных трудностей, утрясание которых может затянуться на годы.

— Святой Моисей! Зачем ты говоришь так?! Ты молода и переживешь свою мать. На мой взгляд, в разговорах о завещаниях всегда есть что-то… неприятное.

— Все может случиться. Надо относиться к этому трезво. Мой лондонский адвокат все время подбивает меня на составление завещания, но до недавнего времени я не знала, кому оставить свои деньги. Теперь у меня есть Сара. Все решено.

Кевин содрогнулся.

— Знаешь что, Дженни, мне этот разговор не нравится! Ты говоришь так, будто уже настроилась помирать. А я суеверен, как и большинство ирландцев.

— Я не собираюсь еще умирать. Скоро до этого дело не дойдет. Но такие вопросы, мне кажется, нужно решать не в последний момент.

Я пробыла в кабинете у Тима Паратона примерно с час. Мне не понравился этот человек. От него здорово несло спиртным, а за внешней непринужденностью и легкостью в общении со мной, как мне показалось, скрывалось что-то неуловимо скользкое и неприятное. Однако именно он управлял делами Шона О'Мара, когда тот еще был жив, и, судя по всему, не был равнодушен к тому бедственному положению, в котором сейчас пребывала его вдова.