Сергей Пономаренко - Проклятие скифов

Может, и осталась бы в деревне Люба, а через годик вышла бы замуж — от женихов отбоя не было, уж больно красивая и фигуристая она была, словно актриса. Раз в месяц приезжала в село передвижная кинобудка и показывала фильм в избе-читальне, которая не могла вместить всех желающих. Проще было летом: дождавшись темноты, пускали фильм на свежем воздухе, а зрители приносили с собой скамеечки. Вот тогда это и случилось — провинилась Люба, проморгала — уточку у нее почти из-под носа украла выдра, за это мать и не пустила ее смотреть очередной фильм. А приезжий киномеханик Володя давно заприметил красивую девчонку, которая всегда ухитрялась занимать место перед экраном. А тут видит — нет девчонки. Вот он и сказал-пошутил:

— А где же ваша, — он запнулся, так как имени не знал, — актриса? Без нее фильм показывать не буду.

Деревенский народ доверчивый — принял его слова всерьез. Отрядили к тетке Марусе посланца со строгим требованием: отпустить Любу кино смотреть, иначе из-за этого может общество пострадать. Любу отпустили — а как же, общество нельзя гневить! — и с тех пор к ней приклеилось прозвище Актриса. Люба была в восторге: это же не как у Дуньки, прозванной Рыжей, или как у Соньки — Очкарички, хотя та очки не носила, а только раз взяла у деда Димыча, чтобы покривляться, позабавить ребят. А тут — Актриса! И сразу у Любы зародилась мысль ею стать, когда немного подрастет. А кто лучше может рассказать про актрис, как не сам киномеханик? Стала она его после киносеансов расспрашивать, что да как, каким образом становятся актрисами? Он ей многое рассказал, они и опомниться не успели, как Люба перестала быть девицей. А киномеханик оказался женатый, к тому же комсомолец, активист комячейки, поэтому ему и было доверено важное задание — нести кинокультуру в деревню. А Люба комсомолкой не была — плохая успеваемость в школе, и не активная она — себе на уме.

Киномеханик порядочный попался, помог ей устроиться в городе, в самом Киеве — домработницей. И не к кому попало, а к актрисе драматического театра Розе Генриховне Берсаковой, хотя по мужу она была Ройтман. Роли у нее были небольшие, но на сцену она выходила часто и даже порой что-то говорила. А это для Любы было пределом мечтаний.

Роза Генриховна иногда брала ее вместе со своим сыном в театр на спектакли, где она была занята, проводила за кулисы, представляла артистам: «Это мой сын Михаил, а это его гувернантка Люба», — избегая называть ее домработницей. Так звучало солидней, хоть и по-старорежимному. Артисты гладили Мишу по головке, иногда совали ему конфеты. Мужчины-артисты разглядывали Любу с нескрываемым восторгом, женщины-артистки — с презрением: «Подумаешь, красотка нянька!» Роза Генриховна была всегда начеку и отваживала мужчин-актеров, которые желали рассказать Любе много интересного и даже дать наедине урок актерского мастерства.

— Пойдешь с кем-нибудь из них — мгновенно вылетишь из моего дома! Они все голоштанные и по общежитиям скитаются — тебя вахтеры туда не пустят, на вокзал пойдешь ночевать. А там милиция тобой заинтересуется — заберет в кутузку!

Люба во всем верила Розе Генриховне и поэтому ходила за ней как привязанная. Она выбрасывала тайком подкинутые записочки, не читая.

Муж Розы Генриховны работал зубным техником, часто брал работу на дом. Огромная трехкомнатная квартира позволяла это — хоть на велосипеде по ней катайся, что сынок их Миша и делал — ездил на трехколесном. Работы у Любы было много: в квартире каждый день чуть ли не генеральную уборку сделай, на рынок сходи, обед приготовь, и не какой-нибудь — борщ да каша, а по поваренной книге, сохранившейся с царских времен. О тех временах Люба ничего не знала, кроме того, что комсомольцы их ругали, сельские старики, вспоминая о них, тяжко вздыхали, с явным сожалением, говоря при этом: «Прежние сельские общины были не чета нынешнему колхозу». Ее родители, как и большинство сельчан их возраста, благоразумно отмалчивались. Но кое-что позволяло Любе понимать, что в прошлом жилось не так уж плохо. Ее отец в молодости работал на соляных рудниках и с тех пор хранил у себя парадный мундир, который имел там каждый рабочий! Это говорило о том, что хотя хозяева рудника и были кровопийцы-эксплуататоры, но о рабочих заботились. В колхозе мундиров не выдавали, а работать приходилось не за совесть, а за страх. Как-то на собрании Никита Вороненко, злой на язык мужик, в сердцах назвал работу в колхозе панщиной, и через два дня за ним приехали люди в синих галифе. С тех пор прошло пять лет, а о нем ни слуху ни духу — может, жена Матрена и знает что, но молчит.

Жила в большом городе, в большой чистой квартире, питалась с хозяйского стола — ела такое, о чем раньше даже и не слышала, раза два в неделю ходила с хозяйкой вечером в театр, а по воскресеньям обязательно самостоятельно посещала старый одноэтажный кинотеатр «Ударник», расположенный в самом конце улицы Чкалова, — Люба считала, что жизнь у нее удалась. Однажды, чаевничая, Люба разомлела и разоткровенничалась — рассказала хозяйке, что в селе ее прозвали Актрисой, да она и не прочь ею стать на самом деле. Роза Генриховна рассмеялась, а Люба обиделась, но затем хозяйка достала какую-то книгу и заставила с выражением прочесть из нее отрывок. Услышанное ей крайне не понравилось — оказалось, что Люба ужасно коверкает слова, неправильно ставит ударения, а главное — ей не хватает чувств, чтобы передать энергетику текста. Люба расплакалась и сквозь слезы сказала, что уже не хочет быть актрисой.

Но с того времени Роза Генриховна занялась ею — ставила речь, рассказывала, как надо вести себя в обществе; обнаружив у Любы слух и приятный голос, учила ее сольфеджио, аккомпанируя на рояле. Кроме того, Любу заставляли много читать, и непременно вслух. От всего этого она уставала больше, чем от уборки и истерик хозяйки, но послушно все выполняла. Через полгода ее навестил в городе киномеханик Володя и привез продуктовую передачу от родителей. И теперь Люба увидела его, прежнего принца своих грез, совсем в другом свете: косноязычный, угловатый, длинношеий паренек в потертой кожаной куртке не по жаркой майской погоде. Вероятно, он тоже увидел ее другой, так как замялся, а потом проговорил странным, непохожим на его обычный, голосом:

— Ты стала совсем другая — городская. Я могу остаться в городе до вечера — скажу, что задержали на комсомольском активе. Отпросись у хозяев, пойдем погуляем в парке. Или поедем на автомобиле, куда ты захочешь!

Люба молча отрицательно замотала головой, и в ее ушах сразу прозвучал голос Розы Генриховны: «Для того чтобы выразить отношение к чему-либо, девушке неприлично строить гримасы или показывать жестами — она не обезьяна. Она должна словами, кратко и ясно, изложить свои мысли, иначе ее могут неправильно понять».