Сергей Пономаренко - Проклятие скифов

Люба направилась к крошечной будочке сапожника — пятидесятилетнего Керима-татарина, тот был в курсе всех новостей и сплетен. Коротко постриженный, черноволосый и быстроглазый Керим носил на макушке всесезонную старую тюбетейку. Увидев девушку, он сразу расплылся в улыбке и бросил работу.

— Салам, Любця-красавица! — зачмокал он, показывая высшую степень восхищения ею. — Давно не приходила, не радовала мои глаза своей красотой. Что принесла? Все брошу и сделаю, что тебе нужно!

— Пока нет для тебя работы, Керим. Просто зашла узнать новости. Вчера мои хозяева пошли на регистрацию. Ты не знаешь, куда их отправляют? Их сын волнуется.

У татарина округлились глаза, в них она прочитала страх. Вокруг стоял шум многоголосья, люди, занятые каждый своим делом, двигались сплошной стеной, то и дело толкая Любу, словно она стояла посреди горной реки и ее сносило течением. Керим оглянулся по сторонам и сделал знак, чтобы она наклонилась к нему.

— Худо, ой как худо! Яман! [51] Плохо ( татар. ). — запричитал он ей чуть ли не в ухо.

— Толком скажи! — попросила девушка, и сердце у нее затрепетало от плохого предчувствия.

— Оттуда, куда они отправились, возврата нет. Пусть упокоятся их души в садах Аллаха!

— Что ты говоришь?! — еще больше испугалась Люба.

— Никуда не отправляли, а оставили всех здесь.

Еще больше понизив голос, Керим рассказал, что на Сырце прибывших на регистрацию заставили раздеться догола, затем палками погнали на склон яра и расстреляли. То место называется Бабий Яр, расположено оно недалеко от кладбища.

Ей вспомнился противотанковый ров, который они копали на протяжении трех недель, яр рядом с ним.

— Не может быть! — не поверила Люба. — Ведь толпы людей продолжают туда идти!

— Это не слух. Яшка-лабазник вчера был в их числе. Его очередь идти на смерть выпала уже в сумерках. Пуля только задела ему плечо, и он прыгнул в яр, притворился мертвым. Полицаи долго ходили, пристреливали тех, кто шевелился, затем ушли. Сверху лишь немного землей присыпали. Поздней ночью он выбрался и, как был, голый, добрался домой. Утром пришел на Евбаз и рассказал, что с ним произошло, глупец. Он тут задержался и уже никуда не ушел — его схватили полицаи, видно, кто-то донес. Не думаю, что второй раз ему удастся избежать Бабьего Яра.

Люба ушла от Керима ошеломленная, по-прежнему не веря услышанному. Перед ее глазами проплыли толпы людей, идущих по улице с вещами, как оказалось, на смерть. И за что? Какие преступления могли совершить женщины и их малые дети, старики?

Вернувшись, Люба поразилась тому, что Миша не вышел ей навстречу, и тишине, царившей в квартире. Может, он спит? Она прошла в его спальню, но кровать была застелена. Пробежалась по комнатам — Миши нигде не было. Неужели он ушел? Но как? Ведь, уходя, она закрыла дверь на ключ.

— Миша! Миша! — в отчаянии позвала она и, услышав скрип дверцы шкафа в соседней комнате, бросилась туда. Она обнаружила там Мишу, ужасно перепуганного.

— Приходил дворник, долго стучал в дверь и ругался всякими словами! Я испугался, что он сломает дверь и войдет сюда — спрятался в шкаф. Почему ты долго не приходила?

— Теперь я работаю и каждый день буду ходить на работу, — сообщила Люба, — а ты будешь ждать меня дома и никому не отвечать.

— Когда приедут мои родители?

— А ты сказки прочитал до конца? — вместо ответа спросила Люба, прервав расспросы мальчика. Она не знала, что скажет ему, когда он все же прочитает книгу до конца, а это произойдет, какой бы толстой она ни была. У нее еще была надежда на то, что Роза Генриховна жива, — ведь она не еврейка, а «фольксдойче», а для таких даже открыли специальный магазин, где можно купить более качественные продукты.

Вечером, опасаясь, что снова придет дворник, а она не будет знать, что ему говорить, Люба не включала свет в квартире, они с Мишей рано легли спать — как только опустилась темнота.

Утром следующего дня весь город уже знал о том, что ей по секрету рассказал сапожник Керим. Но самым удивительным было то, что люди продолжали идти по Большой Житомирской в сторону Сырца, на верную смерть. Она даже увидела, как две старые женщины тянули в корыте безногого инвалида. И еще она увидела труп застреленного молодого мужчины, лежащего на мостовой, головой на тротуаре. Она не знала, что произошло, но теперь группы людей — толпы уже не было, сопровождали полицейские, зорко следя за тем, чтобы никто не попытался скрыться в боковых улочках.

Люба пришла в казино за полчаса до назначенного времени, и рыжеволосая женщина, которую звали Магдой, похвалила ее. Костюм для танцев вызвал у девушки двойственное чувство — он был красив, но уж очень открыт спереди, больше напоминая купальник. Купальника у Любы никогда не было, она не представляла, как в подобном виде можно показаться людям. За все то время, что жила в Киеве, она ни разу не искупалась в Днепре, предпочитая ванну в квартире Ройтманов — для нее это было поистине райским наслаждением! Горячая вода нежила, расслабляла тело, делала кожу бархатной, и Любе не хотелось вылезать из ванны, она через силу заставляла себя это сделать, чтобы не получить замечание от Розы Генриховны.

В труппе кордебалета Люба оказалась самой молодой — разница в возрасте с остальными танцовщицами составляла пять, а то и в восемь лет, и ее сразу прозвали Малявкой, хотя по сложению она никому из них не уступала. Все шестеро были одного роста, кто-то чуть полнее, а кто-то худее.

Репетиции проходили в самом зале, уставленном столиками. Узнав, что ей надо будет делать, Люба пришла в ужас: подбрасывать ноги высоко вверх, напевая похабные слова куплетов, а в конце повернуться к залу задом и покрутить им. Когда она сказала Магде, что стесняется это делать, та вызвала помощника, Ганса, — это он провел Любу в кабинет и ущипнул.

— Это касается всех! — громко крикнула Магда, требуя внимания. — Если кто-то не будет выполнять мои указания или выполнять их плохо, ефрейтору Гансу дозволено делать с виновницей все, что он захочет, — а фантазий у него немало.

Немец осклабился, показав гнилые зубы.

— Цыпочка, — повернулась Магда к Любе, — ты не хочешь побыть часок с Гансом наедине в моем кабинете?

Люба содрогнулась от отвращения и энергично помотала головой.

— Ну и хорошо, — улыбнулась Магда. — А теперь, девочки, к «станку». Учимся в такт двигать ножками.

«Станком» она называла стулья — держась за их спинки, девушки учились высоко задирать ноги. Затем они осваивали отдельные па канкана, это делали все вместе. Тренировка была изнурительной, требовала большой отдачи. Все это было совсем не то, на что рассчитывала Люба, назвавшись артисткой. Она вспомнила вечерние походы в театр. Там артистки ходили в длинных платьях, доносили до зрителей свои переживания — горе, радость, печаль. Роза Генриховна немало труда положила, чтобы научить ее правильно говорить, но все это было не нужно для того, чтобы дрыгать ножками перед немецкими офицерами. Однако сказать об этом Магде Люба не отважилась — Ганс вызывал у нее отвращение, а начальница была женщиной решительной и, похоже, слов на ветер не бросала.