Юрий Косоломов - ХОДЫНКА

- Я не поклонник Вагнера - торопливо проговорил Бер. Считая себя до мозга костей русским, он повсюду видел намеки на свои австрийские корни и боялся их. - Вы ведь музыкальный критик, не так ли?

- Верно - пожал плечами д'Альгейм. - Хотя сейчас я исправляю дела простого корреспондента - д'Альгейм машинально потрогал прикрепленный к петлице значок - белая и голубая эмаль на золотом фоне, золотые силуэты свитка и гусиного пера, славянская вязь: "Москва, май 1896 г." - Но знаете, пожар в Ринг-Театре я не потому вспомнил, что там музыка играла. Отнюдь. Трагедия эта в памяти свежа - всего пятнадцать лет минуло, а я ведь тогда в Вене был и последствия видел. Но можно вспомнить и другие. Вот шестьдесят третий год, Сант-Яго в Чили, церковь Ла-Компанья. И там пожар, и там давка. Где толпа - там всегда неминуема давка. Избежание ее при отсутствии надлежащих мер - лишь дело более или менее счастливой случайности. Мне ли вам говорить? Так вот, тысяча восемьсот человек в этой давке погибло.

- Сколько? - изумился Бер.

- Одна тысяча восемьсот человек, господин генерал! Да хоть бы и один...

Бер грустно покачал круглой головой.

- Да-да, конечно. К счастью... Нет, это слово не годится. Я хочу сказать: всё это в театрах. Но тут ведь поле будет - с середины краев не увидать. И потом: одно дело представление в театре, а другое - явление народу монарха.

- Пожалуйста, Париж, восемьсот десятый год, женитьба Бонапарта на эрцгерцогине Марии-Луизе - продолжал д'Альгейм. - Толпа на улицах, задавленный народ. Берлин, восемьсот двадцать третий - король Фридрих Вильгельм въезжает в столицу - толпа, давка, погибшие. Там же, в семьдесят втором - заря с церемонией по случаю встречи двух императоров - задавлено тридцать человек. Это я только век нынешний поминаю. А вспомним дофина Людовика и Марию-Антуанетту... Сколько народу у них на свадьбе задавили? Толпа, фейерверк, ракеты случайно летят в толпу - и тут же ливень! Парижане разбегаются и давят друг друга... Дофин, как мы помним, впоследствии стал Людовиком XVI и был казнен.

Бер встал, вышел из-за стола и принялся нервно ходить по кабинету.

- На последней коронации были и толпы, и празднества, а никаких задавленных не случилось - сказал он вдруг, нарушив затянувшееся молчание.

- И слава Богу! - вздохнул д'Альгейм. - Простите великодушно... Слов нет, коронация подготовлена изумительно, а денег-то одних сколько потрачено... И все-таки... Я должен писать то, на что будет спрос. Другие материалы, увы, мою редакцию не интересуют. - Д'Альгейм развел руками и хлопнул по колену шляпой. - Н-да-с... Так вот, сегодня утром я приезжаю на вокзал и вижу поезд, прибывший из Ярославля. Вы, простите, когда-нибудь четвертым классом ездили?

- Четвертым? - возмутился Бер.

- Ну да. В телячьем вагоне.

- Вот не знал, что это называется "четвертый класс" - пробормотал Бер.

- С виду вагон как вагон - сказал д'Альгейм. - Но когда оттуда люди выходить начинают, перестаешь понимать, как они туда смогли влезть. В таком количестве, я хочу сказать. Это ж настоящее половодье людское. Когда я на Каланчёвскую площадь вышел, по ней уже пройти было невозможно - столько ее народа заполонило. А когда туда ехал, на ней всего-то народа и было, что один городовой.

- И что же? - поднял брови Бер.

- Целыми семьями в Москву едут - сказал д'Альгейм. - Поля бросают, избы бросают и едут. С женами, с детьми, стариками, с запасом хлеба.

Д'Альгейм тоже встал и тоже подошел к окну, возле которого остановился Бер.

- Чугунка на то и существует, чтобы по ней ездили - ответил Бер, продолжая стоять спиной к окну.

- Подумать только: сколько народа сейчас в Москву едет! - не слыша его, проговорил д'Альгейм. - Нумера втрое подорожали, а печеный хлеб - вдвое. Тут ошибки быть не может: народонаселение вдвое и возросло. А то кому ж есть этот хлеб?

- Много народа, говорите, на Ярославский приехало? - задумчиво переспросил Бер.

- Ах, если бы только на Ярославский! - воскликнул д'Альгейм. - Знаете, у меня есть приятель, географ... И писатель тоже, да-с. Он недавно презанятный рассказ написал и читал в кружке. Главная мысль у него такая: если глянуть на Россию с космической высоты, Москва окажется средоточием всех дорог. Как Рим. Истинно третий Рим! И верно, у нас все дороги ведут в Москву. Владимир и Ярославль рядом, а ехать из Владимира в Ярославль через Москву удобнее. Дальше, но удобнее. В Москву веками дорожки натаптывали, а до соседей им дела нет, так-то.

- Правда?

- Правда, хоть это и вымышленный рассказ. То же и другие города. Кроме столицы, конечно. А теперь представьте, что со всей России народ в Москву едет. А дальше в одно место идет... Стекается, как вода в воронку. Представили? Этот мой приятель, кстати, парадоксально считает Россию самой тесной страной в мире.

Бер нервно затянулся папиросой и в то же время стал разминать грудь в области сердца.

Д'Альгейм прошелся по кабинету, остановился у фикуса. Глянцевый лист растения украшал рисунок пальцем на пыли - рожа с оскаленными по-собачьи зубами и надписью: "д.с.с. Беръ гнѣвается".

- Из Петербурга привезли - обронил Бер. - Вместе со всей канцелярией.

"А на досуге в индейцев тут играли" - подумал вдруг д'Альгейм.

- Вот что я вам скажу, голубчик, - продолжал Бер. - Вы думаете, у меня за этот праздник сердце не болит? За народ, думаете, сердце не болит? Но что я могу? Наше установление уже второй год, как создано. За это время я к Власовскому несколько раз относился: Александр Александрович, голубчик, полковник, извольте рассказать, какие берете меры для охраны...

"Голубчик... И это бывший лейб-гусар говорит!" - про себя изумился д'Альгейм.

... Давайте вместе комиссию на сей счет составим! А он то занят, то говорит, что это, мол, не моего ума дела, а его! Ну, его и его! В конце концов, охрана благочиния в Москве и впрямь дело московского обер-полицмейстера. Не так ли?

- Так - согласился д'Альгейм. - А вообще-то, вам не позавидуешь. Об этой скотине Власовском я наслышан. Хам и есть хам. Ну, а что вы скажете о местах в окрестностях гулянья? Там ведь ямы, рытвины. Там, говорят, артиллеристы ученья проводят.

- Мое дело - угостить и увеселить народ от имени государя - сказал Бер. - Мне для этого отвели площадь на Ходынке. Если угодно, то запишите для своей газеты: я по совести утверждаю, что в круг моих обязанностей никоим образом не считаю входящею заботу о местности вне площади гулянья. Так как при таком условии нет предела, где эта забота могла бы считаться оконченною во все четыре стороны от площади гулянья. Тогда Особому установлению, пожалуй, пришлось бы чинить и проселочные дороги, ведущие к гулянью... Записали? И потом, не стадо же там ходить будет. Люди! Неужто не посмотрят, что у них под ногами? Да и не так уж там ям много. Большая часть поля - ровная. Я вам, голубчик, вот что скажу: к нам с минуты на минуту должен пожаловать... э-э... Словом, на поле ехать надо, вот так!