Юрий Косоломов - ХОДЫНКА

"Почему, ну почему я должна читать эту книгу?" - подумала Надежда Николаевна. Все пишбарышни уже ушли, оставались только она и старая дева мадам Черниговская, сутулившая спину с вертикальным рядом пуговиц.

Надежда Николаевна поставила локти на столик, положила скулы на подушечки больших пальцев и снова опустила глаза:

"...Amazan vit un philosophe sur le trône; on pouvait l'appeler le roi de l'anarchie..." [19] ... Amazan vit un philosophe sur le trône; on pouvait l'appeler le roi de l'anarchie... [фр.] - ...Амазан застал на троне философа. Его можно было назвать королем анархии... (отрывок из повести Вольтера "Царевна Вавилонская", 1768; перевод А. Михайлова).

В этом месте страницу карманной книги, лежавшей на коленях, надо было перевернуть. Читалась книга нелегко: мельчайший шрифт для подслепых таможенников, страницы без полей, с подступавшими к самым обрезам буквами... Кроме того, верхний, у переплета, угол книги был просверлен насквозь. Видать, таким образом ее и другие томы некогда соединили одним шнуром, чтобы скрепить его концы сургучной печатью и приобщить к вещественным доказательствам всю библиотеку, вынесенную из мазанки с простреленными по примеру Сильвио стенами. "Кузька, коловёрт!" И теперь там, где прошло сверло, всегда оказывался ключ к самым темным по смыслу местам. За сто с лишним лет содержание книги устарело даже для России; слог ее оставлял желать лучшего. Тем не менее прочесть "Царевну Вавилонскую" следовало непременно, ибо и в нынешнем году она оказалась в списке запрещенных цензурой сочинений Вольтера. Не прочитав же запретное, так легко угодить в дикари, ретрограды... Салтычихи! А может... - Надежда Николаевна вздохнула - может быть, маменька права, и девичьи искания пора сменить все-таки на более или менее достойного мужа?

Дверь ремингтонной приоткрылась и в нее боком вошел директор конторы Юфряков. На директоре был новый костюм в мелкую черно-белую полоску. В петлице его пиджака алела роза. Прижимая к груди котелок, он раскланялся с мадам Черниговской и, на ходу прибавляя фитиль своей улыбки, направился к Надежде Николаевне. Та как ни в чем не бывало заглянула в рукописный листок, лежавший слева от ремингтона, поставила пальцы на средний ряд клавиш и продолжила строку, начатую полтора часа назад: "Сим настоятельно предлагается в кратчайшие сроки..."

Книгу пришлось снизу прижать к столешнице коленями, а для этого - вдавить носки башмаков в пол и приподнять каблуки. Господи, доколе? Когда же необходимость школярских уловок уйдет из ее жизни?! Ведь ей уже без году двадцать!

- Мое почтение! - улыбнулся Юфряков, встав рядом. - Эк вы бойко печатаете!

- Что? - сделала Надежда Николаевна вид, будто только что заметила своего патрона: подняла лицо, устало прищурила глаза, весьма кстати заслезившиеся как у "Неизвестной" Крамского. Надо же - как по маменькиному вызову явился, прямо джинн из лампы! Недурен, не без средств, не незнатен, костюм по моде, причесан а-ля Капуль, брови галантным домиком. Un homme comme il faut. [20] Un homme comme il faut [фр.] . - порядочный человек.

- А скажите, правда ль, что когда на ремингтоне пишут, руку так держать надо, будто в ней яблоко?

Надежда Николаевна пожала плечами, сделала пальцы граблями и одним махом закончила строку: "... означенные же образцы препровождаются с настоящим письмом". Звонок, бросок каретки, красная строка...

Но Юфряков, решив блеснуть остроумием, всегда говорил до конца:

- Право же, на ум приходит небезызвестная история про яблоко, коим Ева в Эдеме прельстила Адама.

Надежда Николаевна учтиво покивала.

- Ха-ха-ха - закончил Юфряков.

Надежда Николаевна набрала в память следующую толику канцелярского тумана и стала переносить его на лист, заправленный в ремингтон. Пальцы сами бегали по клавишам, Надежда же Николаевна искоса поглядывала на вурдалачьи губы Юфрякова, алевшие в стоявшем рядом с ней зеркальце.

- Какие, однако, у вас красивые руки - шевельнулись губы. - Сколько в них грации!

Надежда Николаевна внимательно, поднимая брови и пуча глаза à l'imbécile [21] ... à l'imbécile [фр.] ... по-дурацки , осмотрела кончики своих пальцев, как всегда испачканные соприкосновением с угольной бумагой.

- Это вам - Юфряков положил к ремингтону коробочку, на крышке которой боярин времен Алексея Михайловича держал в руках поднос с конфетами фабрики Сиу.

- Мерси - сквозь зубы проговорила Надежда Николаевна. - Я не ем сладкого.

Уголки вурдалачьих губ дрогнули и поползли вниз.

- От сластей прыщи разводятся и пузо болит - продолжала Надежда Николаевна.

Юфряков подумал, потом вынул из котелка белые перчатки и развел руки в стороны - в одну перчатки, в другую котелок.

- Ну что ж... А может быть, вы позволите пригласить вас в "Яр"?

- У меня через час свиданье - не поднимая голову, произнесла Надежда Николаевна. - Э-э-э... "С нижайшим почтением, Уткин, агент". С женихом. Разве что вы пригласите нас обоих?

Миндалевидные глаза Юфрякова забегали.

- Ах, нет, забыла! Совсем забыла! Жених повезет меня представлять родителям. Извините, Роланд Евгеньич, в другой раз.

Юфряков поплясал возле столика в знак прощания, нахлобучил котелок и вышел, не взглянув на мадам Черниговскую. Едва за директором закрылась дверь, мадам Черниговская обернулась:

- Наденька, а вы знаете, что у Роланевгеньича на Фоминой сразу два сына родились?

- Нет.

- От актёрки одной и от Мурочки, что раньше на вашем месте сидела - сказала мадам Черниговская. - И еще у него жена в поре. Наверное, тоже сын будет.

- В семье не без султана - сказала Надежда Николаевна. - Роланд-паша...

Дверь ремингтонной приоткрылась и в щель влезла голова Юфрякова. Лицом директор был ал, как из бани.

- Госпожа Черниговская, вы рассчитаны - сказал он.

Дверь захлопнулась и на мраморной лестнице застучали каблуки.

- Слава тебе, Господи! - вздохнула мадам Черниговская. - Наконец-то к сестре в Полтаву съезжу. Боже мой, как сейчас на Украйне хорошо! Как хорошо, Господи!

Возле конторы Надежды Николаевны географ Бокильон, одетый простым мастеровым, встал сразу за электрической мачтой - толпа, валившая по Остоженке в сторону Кремля и дальше, на Ходынку, начинала обходить мачту уже издалека. Обратившись лицом к людскому потоку, ненасытно любознательный Бокильон вглядывался в лица и фигуры москвичей.

Одеты они были нарядно и очень чисто, хотя и однообразно: смазные сапоги, одинаковые картузы по фасону гамбургских евреев, поддевки и чуйки, яркие новые рубахи, темные юбки и пестрые платки женщин. Многие несли на руках детей, те же, что постарше, шли рядом - мальчики в слишком больших сапогах и в картузах, которые делали их похожими на сыроежки, девочки в юбках до пят. Почти все взрослые держали в руках узелки с провизией; из каждого узелка выглядывала сургучная головка или стеклянное горлышко, заткнутое бумажным либо тряпичным жгутом. Изредка в толпе проплывал котелок или гимназическая либо военная фуражка. Необычные соломенные шляпки женщин всегда держались рядом с ними. В массе своей москвичи были чуть меньше французов или немцев, не говоря уже о шведах - сказывалась, что было видно и по лицам, кровь низкорослых степняков.