Сьюзан О'Киф - Чудовище Франкенштейна

19 декабря

Четыре дня не писал. Словно одержимый, стремлюсь на север. Один я добрался бы туда в мгновение ока, подгоняемый вожделением, но Лили слабеет, и приходится с этим считаться.

Завтра украду для нее коня.

21 декабря

С тех пор как Лили пообещала мне отдаться, она больше не признавалась в своих намерениях. Вечером, жаря кролика, которого, я знал, она точно стала бы есть, я решил справиться об ее самочувствии, чтобы понять, стоило ли мне на что-либо рассчитывать.

— Устала с дороги, — вздохнула она, поправляя заколку и откидывая назад волосы.

— Правда? Вы же гоните краденого коня вскачь.

— Я думала, возможно… — Она подыскивала слова, но потом сжала ладонь в кулак. — Я просто устала! Больше ничего не надо говорить.

— А можно было бы?

— Разве этого мало? — Она сощурилась. — Все дело в черве. Смотрите, как бы он не выманил у вас добычу раньше времени. — Она сдавила руками живот. — Только на минутку забылась, и вот вы снова напомнили об этой беде. Не волнуйтесь. Я по-прежнему с вами, не так ли? Тешите себя надеждой, будто знаете мою подноготную.

— Что? Вы солгали мне?

Она схватила меня за подбородок.

— Вы бы даже не поняли, будь это так: просто не позволили бы себе подобной роскоши. Я могу сказать что угодно, и вы мне поверите.

Наверное, она прочитала у меня на лице угрозу, и рука ее задержалась на подбородке. Теперь она заговорила мягким голосом:

— Глупенький Виктор. Доверьтесь мне: вера для вас целебна. Я вижу, как она расслабляет натянутые нервы, вероятно, принадлежавшие великолепной скаковой лошади. В конечном итоге я сделаю то, что захочу. Никто из нас не узнает, что именно, пока не настанет час. Поэтому просто верьте, и я буду верить тоже.

Гнев затопил мои жилы, точно вода — размытые вековые каньоны. Я заставил себя вспомнить: «Не судите обо мне по моим словам».

В это я и поверю.

И еще из дневника Уолтона:

Однажды я постиг жизнь. Осознал свое место на земле, и, хотя опускался все ниже и ниже, я понимал, что именно привело к моему падению, и еще лелеял надежду подняться.

Теперь я спрашиваю себя, кто я, что делаю, зачем, и ответ пугает меня: больше нет никаких «зачем» или «где». Исчез даже «кто».

25 декабря

— Какой нынче день?

Лили спрашивала меня об этом всю неделю, ее глаза загорались, а губы складывались в улыбку каждый раз после того, как я отвечал.

Сегодня, когда она спросила, я сказал:

— Двадцать пятое декабря.

Она захлопала в ладоши.

— Наконец-то! Веселого Рождества, Виктор!

— Рождество?

Я огляделся. Весь день аспидно-серые горы на сумрачном небе казались враждебными исполинами, которые тяжело двигались нам навстречу. Нас окружали вероломные болота: пузырящиеся топи, покрытые илом деревья, камыши и осока — каждая лужа таила в себе смертельную ловушку, скрывала трясину. Место было такое гнетущее, что даже я пал духом.

— Эх, Лили, — тихо сказал я, — в таких краях Рождества не бывает.

— Нет, Виктор, сегодня Рождество! У нас будет гусь, хлебный соус и брюссельская капуста! Сладкий пирог, печеные яблоки и пудинг на коньяке!

Скривившись, она схватилась за живот. Когда спазмы прошли, глаза ее вновь заблестели.

— А еще у нас будет рождественская пантомима! Для такого дня идеально подойдут «Пахари». Дети убивают Шута, но не волнуйтесь, — прошептала она, приложив палец к улыбающимся губам, — в конце он воскреснет. Затейливые костюмы и танцы с саблями, певцы и волынщики. Мы оба найдем что-нибудь для себя: там столько стихов, что под конец вы почувствуете себя ребенком, объевшимся бисквитов. А для меня есть персонаж по имени Веселый Червяк, который неожиданно запрыгивает на сцену и пугает зрителей.

Она запела:

— Тшшш. — Я взял ее за подбородок и провел большим пальцем по губам. — Отпразднуем позже, Лили. А пока что выйдем на твердую почву и сделаем привал: вам нужно отдохнуть.

По ту сторону болота я привязал коня, снял Лили с седла и посадил к себе на колени, чтобы она не замерзла на сырой земле. Лили прислонилась к моей груди и уснула. Я надеялся, что у нее изменится настроение, но, очнувшись, она очень тихо запела: «Тантарадей! Тантарадей!»

Мне хотелось прервать ее, но тогда бы эти слова остались в ней, разрастаясь и терзая, точно червь. Я позволил ей петь до изнеможения, и она снова заснула.

В этот раз после пробуждения Лили была уже спокойнее.

— Сегодня Рождество, Виктор. Оно наступает повсюду, где угодно. И у меня для вас подарок. — Она полезла за пазуху и достала косичку из длинных тонких стеблей. Один край был ровный, а второй еще не закончен: из него торчали стебли.

— Я сплела это из сухих побегов рогозы. Всю неделю боялась, что вы застанете меня за работой, но обошлось. Я обрадовалась, что приготовила подарок, но расстроилась из-за вашего невнимания. — В ее голосе не было никакой досады.

Я потрогал тонкий шнурок.

— Спасибо, Лили, но что это?

Она обернула его вокруг моего запястья. Шнурок был коротковат. Тогда она быстро переплела торчавшие стебли и надежно соединила оба края.

Это был браслет.

Она осторожно засунула пальцы под мой рукав, нащупала бусы Мирабеллы и придвинула одно украшение к другому. Я выдернул запястье. Мне хотелось закричать, что Мирабелла мертва и что Лили не должна надевать свой подарок мне на руку и располагать его рядом с моим. Но она бы лишь улыбнулась и ответила, что тоже мертва.

26 декабря

Море! Мы на окраине города Джон о’Гроатс, откуда переберемся на главный оркнейский остров. Ну а потом…

29 декабря

Хотя от Джон о’Гроатса до главного острова всего двадцать миль, добраться туда оказалось нелегко. Мы предложили заплатить украденной лошадью, но ее отвергли, будто опасаясь порчи. Сухопутные суеверия — сущий пустяк по сравнении с морскими: меня и Лили не хотели брать на борт из-за странного вида.

Забрести в такую даль и застрять, когда уже видны острова! Я не рискнул спустить лодку на воду с Лили вместо помощницы. Нас бы вмиг подхватил неистовый зимний шторм, и суденышко могло бы утонуть.

В конце концов именно буря задержала нас в пути.

Два дня назад небо под вечер нахмурилось, и сквозь серый цвет проступил неестественный оранжевый. В считаные минуты ветер стал дуть вдвое, втрое сильнее прежнего. Люди повсюду спешили закрепить лодки, закрыть ставни, собрать детей, загнать поросят и кур в дома. Я просил пристанища, но двери захлопывались, и мы с Лили остались на улице одни.

Под резким напором дождя она побледнела. Косой град безжалостно хлестал, и Лили шаталась от его натиска. Я привязал коня к забору и стал колотить в ближайшую дверь, пока не разбил деревянный замок, потом втолкнул дрожащую Лили внутрь и поставил перед очагом. В комнате я заметил лишь кудахчущих кур да старуху на стуле в углу. При нашем вторжении она схватилась за нож.