Сьюзан О'Киф - Чудовище Франкенштейна

Глаза его были пусты, речь монотонна, лицо ничего не выражало. Эта апатия, эти странные слова, намекавшие на похоть, пугали и раздражали еще больше, нежели его гнев.

— Не понимаю, — сказал я.

— Ты же зверь, — ответил Уолтон. — Понимать тебе не дано — только убивать.

Лили встала между нами.

Наверное, желая привлечь наше внимание, она энергично пнула Мак-Грегора и со смешком сказала:

— Бедная бабуля. Вот за кого ей надо было бояться.

Уолтон и Лили — вот они, люди, на которых я мечтал стать похожим.

Меня затошнило.

— Видишь, Виктор? Правильно, что я не ела похлебку.

Я поперхнулся от смеха, вытирая с губ рвоту. Мы все безумцы — все, кто находится в этой комнате и за ее пределами: весь мир сошел с ума.

— Уинтерборн предупреждал меня, — сказал я. — Насчет крови Уолтонов.

— Уинтерборн — глупец, — усмехнулся Уолтон. — А Маргарет на том свете будет лучше.

Я резко вскинул голову:

— Он уцелел? Отец Лили жив?

— Он ей не отец. Да, этот дурак еще жив.

— Ты слышала, Лили? Твой отец жив! — Мне хотелось воскликнуть: « Мой отец жив!» Я не сознавал всего груза горя, пока он не свалился с плеч. Голова закружилась, и я прислонился к стене.

— Так, значит, дом пока еще не мой? Эх, Виктор!

— Виктор?! — Безобразное лицо Уолтона стало еще ужаснее от ярости. — Ты посмел взять имя Франкенштейна? А ты, — он повернулся к Лили, — почему ты так по-свойски обращаешься к нему? — В отвращении поджав потрескавшиеся губы, он посмотрел на каждого из нас, потом сплюнул в огонь. — То, что ты сделала, твоей матери не привиделось бы и в страшном сне.

— Ты имеешь в виду, что я полюбила чудовище? — Жеманно улыбаясь, Лили погладила мое тело, показывая тем самым, что мы с ней были в близких отношениях, и крепко прижалась, изображая обольстительницу. — Да, полюбила.

Я отпихнул ее:

— Ты думаешь, что терзаешь меня, а сама лишь подвергаешь опасности себя!

— Ты об этом глупце?

Не успела Лили вымолвить, как Уолтон вскочил и схватился за нож, торчавший в груди Мак-Грегора. Когда он выдернул клинок из ребер, я уже схватил железный котелок, стоявший на плите.

Уолтон кинулся на Лили.

Я застыл от изумления, и он злобно полоснул ее. Правда, целясь в глотку, немного перестарался, попал в щеку и оступился. Пока он падал, я ударил его котелком по голове. Уолтон рухнул, крепко сжимая в руке нож.

Тяжело дыша, он посмотрел на меня. Безумие на миг отступило, и я заглянул во тьму за черной пеленой его глаз.

— Убей меня, — сказал он. — Это твой единственный шанс. Твой и ее.

В моих пальцах пульсировала сама смерть, но за одну ночь я стал человечнее, чем они оба.

Убить сумасшедшего калеку, пока Уинтерборн дожидается своей участи?

Я сгреб Лили и быстро выволок ее на улицу.

У горы Крогодейл

6 января

Уинтерборн жив.

Теперь мне оставалось лишь вернуться в Таркенвилль — обратно к нему. Решение я принял сразу, как только вышел из дома Мак-Грегора.

Отбежав на пару шагов и волоча за собой спотыкавшуюся Лили, я оглянулся через плечо. Изогнутая фигура Уолтона выделялась силуэтом на фоне двери.

— Убийство! — Его скрипучий голос пронзил тишину деревни. — На помощь, убийство! Дугалла Мак-Грегора зарезали!

Голос стал громче и настигал нас повсюду, что было бы не под силу самому Уолтону. Селяне с треском открывали окна.

— Что случилось?

— Дугалла убили? Не может быть!

Я затащил Лили в темноту. Опасаясь, что она все еще не в себе и может засмеяться или закричать, я заткнул ей рот ладонью. Я тотчас почувствовал на руке кровь от удара Уолтона.

— Слушай меня, — прошептал я. — Даже теперь твой дядя настроил против нас весь город. Если мы вернемся, чтобы рассказать правду, нас схватят, и тогда ты достанешься ему. Ты ранена. Я смогу обработать порез, если будешь сидеть смирно.

Через минуту Лили кивнула. Я взял ее на руки и побежал на окраину города, куда не долетали крики.

— Он хотел меня убить, — тихо сказала она, и это были ее первые слова после нападения. Голос дрожал от злости и удивления.

— Не разговаривай, — сказал я. — Постарайся крепче зажать рану.

Мчась по проулкам, я надеялся найти лошадь для Лили, но вместо этого натыкался только на кур, поросят и рычащих собак. В одной пристройке я обнаружил кое-что более полезное: запутанные рыбачьи сети, лески, крючки, ловушки и буйки.

В полумраке я насилу рассмотрел рану и понял, что ее необходимо зашить. Разрез начинался под ухом и проходил через всю щеку почти до самого рта. Рыболовные крючки были зазубренные, леска — грубая. В конце концов я нашел набор игл для починки парусов и брезента. Но даже самая маленькая была величиной с гарпун. Я вышел во двор за ведром воды, помыл иглу и продел в ушко нитку, выдернутую из подола белой рубашки Лили.

— Шрам останется? — спросила она. Лили омыла рану водой: разбавленная кровь свободно потекла между пальцами.

— Порез слишком глубокий — некогда думать о пустяках. Тебе еще повезло, что осталась жива.

Пока я зашивал рану, Лили не то что ни разу не сморщилась — она зловеще улыбалась.

— Видишь, как жизнь с тобой меняет меня, Виктор, — сказала она, когда я закончил. — Скоро начнут плести небылицы о Лоскутной Женщине.

И потеряла сознание.

Земля у берега была ровная, и я побежал со всех ног, держа Лили на руках. Наконец-то я стал полновластным хозяином ее жизни. Я повелевал и жизнью червя. Эта мысль вызывала странные чувства. Я ненавидел червя по двум причинам: во-первых, за то, что он губил Лили, хотя это она отказывала ему в еде; а во-вторых, его присутствие в раздувшемся животе напоминало о другом ее недуге. Она была распутницей еще до того, как мы познакомились. Еще до того, как я пришел в Таркенвилль, она выгуливала собак, поджидая незнакомцев, а потом забеременела. В прошлом месяце она пообещала отдаться мне, дабы вернуть меня к жизни. Это обещание можно было бы объяснить привязанностью, состраданием или, возможно, еще более сильным чувством. Но к концу путешествия выяснилось, что это лишь очередной повод для случки.

Бедный червяк! Признаться, под покровом ненависти я наконец ощутил жалость. Его вина лишь в том, что он существует. Когда-то я был так же невинен, но затем взял жизнь в свои руки и стискивал ее до тех пор, пока не научился грешить. Какова будет участь червя, если он переживет грудной возраст?

Я сидел на дороге, но затем вдруг подумал о возможной погоне и двинулся напрямик через поле. Города были расположены так далеко друг от друга, что вскоре я уже не видел никаких огней ни впереди, ни сзади.

«Куда же подевались мои кошачьи глаза? — удивлялся я, перескакивая с камня на камень и спотыкаясь на кочках и ямках. — Да, я слеп, не вижу ни зги».