Петр Катериничев - Корсар. Наваждение

Корсар откинулся на спину и смотрел на звезды. И казалось ему, что и звезды – не только все мириады и мириады, что их было во Вселенной, но и каждая звездочка в отдельности – смотрит на него, и – знает его, и – помнит… с тех незапамятных времен, когда был он, как и они – такой же звездочкой – пылинкой мироздания и – солнцем в иной галактике… Бог знает где.

А потом – и это прошло. И он вспомнил картинку давнюю, зимнюю, почти нереальную: ему едва минуло двадцать, и напился он по какой-то беде в захолустном Троицке, перепутал автобусы и сел на тот, что увез его километров за восемь от дома, в промзону. И сначала он даже не понял, где находится: все было как другая планета: пустые и темные корпуса красного кирпича – завод; но нигде не светилось ни оконца; ярко горели фонари, и снег под ногами был белый-белый в люминесцентном свете ламп, на изогнутых кронштейнах нависавших над дорогой – блёсткой, укатанной до твердости камня, но вместе с тем – белоснежной. И даже редкие снежинки, казалось, переливались каждая своим узором, и Дима отчетливо видел этот узор… И все шел и шел дальше – а путь сужался; кое-где Диме пришлось протискиваться между строением и каменным же, заиндевевшим забором, пока он не понял, что заблудился окончательно.

Вокруг стояли тянущиеся там и сям пустые цеха и пакгаузы красного кирпича, какие-то неопрятные, более новой «постройки» бетонные и залатанные кое-где белым силикатным кирпичом заборы с проржавелой «колючкой» поверху. Но и они ничего не опоясывали и не охраняли: зияли часто пробитыми дырами, лазами… И еще – был накатанный снежный наст: то ли волокли здесь что-то, то ли еще отчего…

И – приморозило крепко, под тридцать, и Корсар уже ощущал, как прихватывает щеки и ресницы обметало инеем… Но он не понимал и не ощущал ничего: ни кто он, ни где он… Потом – поскользнулся, упал неловко и – остался так лежать, как майский жук, на спине – среди зимы, холода, льда и белого чуткого безмолвия…

И не было сверху никакого неба: таинственная, черно-фиолетовая беззвездная пропасть, которую время от времени скрывали от взгляда клубы пара изо рта…

И обметанные инеем ресницы слипались, а он силился встать раз, другой и понял – нет сил, не сможет… пропадет здесь, в этом неведомом ледяном мире, куда забрел он по пьяному незнанию… Откуда-то сбоку лился тот самый яркий люминесцентный свет, что искрил каждую снежинку, и пар из дальней трубы котельной поднимался вверх вертикальным столбом… Значит, и мороз перевалил за тридцать… И – что теперь?

Подъехала «хмелеуборочная» машина, Диму, нещадно кантуя, погрузили, и проснулся он в теплом месте – в трусах… Короче – обошлось.

И к чему пришло сейчас это воспоминание, ясное, как кошмарный сон или видение? Или чувство – что он сейчас, как и тогда, сам себе напоминает майского жука, перевернутого на спину?.. И оттого, что теперь лето, – что изменилось? И еще отчего-то вспомнилась крохотная сельская школа, в которой он год заменял сбрендившего по причине частого и неуемного пьянства учителя истории…

Ну да, старая, бревенчатая восьмилетка, сложенная при царе Николае Кротком, по причине запоя котельщика и лопнувших батарей зимой отапливалась печками, брошенными было на произвол судеб лет тридцать назад… И каждый ребенок приходил в школу утром с поленом под мышкой, чтобы к обеду хоть как-то высохла выстуженная школа – прогреться ей было не суждено. За годы советской власти добротное бревенчатое здание обросло фанерными пристройками, – как тут прогреешь? И на стенах школы Корсар всегда помнил иней. И – пар изо рта и вечную, пронизывающую до костей сырость…

Но сейчас он вспомнил не зимнюю школу, не хляби и бездорожья осени – весна, самый-самый май, когда те самые жуки гроздьями падали с только выбросивших клейкие листочки березок, стоило только тряхануть хорошенько. Так вот: сельские ребятишки придумали забаву – вернее, она была, видимо, давней-предавней у них: пойманного жука нарекали немудреным именем, привязывали за лапку суровой ниткой и – отпускали «на волю». И жучило Бурбон или Бурбул летел рядом с хозяином сколь угодно далеко и вольно, пока не решал самодовольно, что «оторвался», пока не прятался в листве излюбленной березки. Вот тогда его оттуда и сдергивали – бесцеремонно и резко. Если уж «всяк сверчок – знай свой шесток», то уж это вредное насекомое жук – и подавно.

Корсар вздохнул полной грудью, прислушался к ощущениям. Казалось, новая энергия переливается в теле, от мышцы к мышце, по жилам, кровотокам, капиллярам доходя до каждой клеточки, омолаживая ее и наполняя силой и легкостью. И все лишнее, накопленное обидами – осознанными или нет за не такую уж и долгую Димину жизнь, уносилось венозным кровотоком, уходило из организма прочь… Да и мысли его становились яснее, и события произошедшего уже в жизни если и не понятнее, то – объяснимее…

И все же, все же… С чего вдруг память сейчас так ясно демонстрировала ему картинки ушедшего навсегда и дальнего теперь прошлого… Не оттого ли, что он, Корсар – избежав одной опасности, попал в б о льшую?! Но чтобы это оценить, нужно отбросить ассоциативное мышление и думать логически.

Отбросить… словно одеяло… Словно человек властен над своими мыслями… Умом ни Россию, ни смерть не понять. Или – жизнь? Кажется, зарвался. Или заврался. Что – одно и то же. «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить…» Все. Хватит. Достаточно. Теперь расслабиться, выровнять дыхание и…

Все, что просто и конструктивно, то – истина. Не в мировом масштабе, разумеется, и не с заглавной буквы… Пример? Извольте: дырка от бублика. Вокруг – пропеченное тесто с маком, и каждому достается по делам его. Или – еще проще и потому – еще ближе к истине. «Господь создал богатых и бедных, а полковник Кольт создал свой револьвер, чтобы уровнять шансы». Это – у них. А у нас – автомат Калашникова. Он же – «калькулятор для окончательных расчетов».

Справедливость восторжествовала? Нет. А кому нужна в этом мире справедливость, кроме особо обуреваемых жаждой ее же, – ввиду полностью несложившейся личной жизни, финансовой несостоятельности, слабого здоровья, а чаще – всего этого вместе? Корсар вздохнул, вспомнив знаменитый перстень царя Соломона и надпись на нем: «И это пройдет».

Ну а теперь собраться и хоть немного подумать «по теме».

Итак? Он, Корсар, написал книгу. Про организацию, использующую галлюциногенные свойства грибов многие века или даже тысячелетия для превращения людей (или – народов?!) в зомби. То есть в управляемых особей, лишенных обычных чувств, присущих живым: самосохранения, критического или образного мышления… ну и так далее. И – что: права журналист The Daily Maiestic: за этот бред не убивают. Не изымают тираж книги. Не подменяют ее другой. Не охотятся за каждой страницей рукописи. Не пытаются сделать предложение, которое… отклоняется вместе с предлагающим.