Иска Локс - Беглецы и чародеи

Тетушка Луриана тяжело вздыхала. Она очень расстраивалась из-за Антонии, но не доверяла врачам. В прошлом году муж соседки, нё [3] Нё — кабо-вердианское обращение к мужчине вроде «сеньор». Часто встречается в сочетании с именем. К женщине обращаются «ня». Зезе, послушался чьего-то дурного совета и пошел к врачам из-за несильного кашля. Врачи заперли его в больнице, и больше никто не видел нё Зезе живым. К тому же тетушке Луриане не нравилась учительница Розариу. Она считала, что женщина, которая носит брюки, стрижет волосы и красит ногти в неестественные цвета, подает детям плохой пример.

Полицейский инспектор Витор Обадия вышел из туалета и остановился, изумленный. На полу в коридоре, привалившись к стене, сидела маленькая мулатка в синей косынке и рабочем халате с большими карманами. Рядом с ней стояла пластиковая корзина на колесиках. Корзина была забита рулонами туалетной бумаги и бумажных полотенец. «Уборщица, — подумал Витор Обадия. — Что это она на полу сидит? Плохо ей, что ли?» Он подошел к уборщице и потряс ее за плечо. Уборщица что-то пробормотала и смахнула его руку, как будто бы это была муха. «С ума сойти, — подумал Витор Обадия. — Она что, просто спит?!»

Несколько лет спустя дядюшке Онезиму все-таки пришлось везти Антонию в Рибейру Браву, правда, не к врачу, а на аэродром. Он посадил ее и еще трех девушек на самолет до Праи [4] Прая — столица Кабо-Верде, находится на острове Сантьягу. , а оттуда они уже сами пересели на самолет до Лиссабона, где у одной из девушек, Марии Розы, жила двоюродная сестра. Идея путешествия принадлежала тетушке Луриане, и дядюшка Онезиму неожиданно горячо ее поддержал. Антония, которая за всю жизнь выбралась из Прегисы [5] Прегиса — один из населенных пунктов на Сан-Николау. Количество жителей — порядка 460 человек. В буквальном переводе «рregisa» означает «лень» или «ленивец». один-единственный раз, когда ездила с классом на экскурсию в Таррафал [6] Таррафал — один из населенных пунктов на Сан-Николау. Знаменит тем, что там находилась одна из самых ужасных португальских тюрем. , пришла в ужас. Спорить с родителями она не привыкла, но плакала не переставая, даже спать стала меньше, и сны ей снились смутные и беспокойные.

— Все будет хорошо, — твердо сказала тетушка Луриана накануне Антонииного отъезда. — Может быть, у тебя вся сонность оттого, что ты живешь в Прегисе. Вот уедешь отсюда — и все пройдет.

— А если не пройдет? — прорыдала Антония.

— А если не пройдет, найдешь себе там работу, на которой можно будет спать сколько захочешь, — ответила тетушка Луриана. — Может, и замуж выйдешь. Деток родишь. Здесь-то на тебе все равно никто не женится, кому ты нужна такая?

Антония шмыгнула носом и решила, что, пожалуй, действительно лучше уехать. Все путешествие она проспала, и даже паспортный контроль прошла не открывая глаз.

Полицейский инспектор стоял и смотрел на спящую уборщицу и никак не мог решиться ее разбудить. Она спала — Витор Обадия поискал у себя в голове подходящее определение, но не сумел выбрать между «самозабвенно» и «упоенно». Она спала так, как будто никогда в жизни не делала ничего другого. В ней спало все — от синей косынки, прикрывающей куцый хвостик из химически разглаженных волос, до резиновых перчаток, торчащих из кармана халата, до слишком больших для ее роста ног в стоптанных клетчатых тапочках. Полицейский инспектор Витор Обадия подумал, что, пожалуй, он имеет полное право разозлиться. Это он был здесь начальством, это у него которую неделю были проблемы со сном, и это он вымыл руки и лицо и не мог вытереться, в то время как уборщица, мелкая сошка, вместо того чтобы разнести по туалетам бумажные полотенца, спала тут у стены и даже, кажется, улыбалась. Полицейский инспектор присел на корточки и заглянул уборщице в лицо. Так и есть, улыбается. Инспектор раскрыл рот, чтобы рявкнуть «подъем!», или «что за черт?!», или что-нибудь похуже, но неожиданно зевнул во весь рот, да так, что едва не упал. Потом еще раз. И еще раз. «Да что с тобой, Обадия! — сердито подумал полицейский инспектор (иногда он разговаривал с собой „на ты“, это помогало ему собраться). — Что это ты тут расселся и зеваешь? Ну-ка быстро встал!» Но вместо того чтобы встать, Витор Обадия зевнул с такой сокрушительной силой, что потерял наконец равновесие и уселся на твердый каменный пол.

— Не знаем, что с ним такое, — почтительно говорил сержант Энрик Торраду спешно вызванной кузине Мафалде. — Спит и спит. Мы его уже по-всякому будили: и кричали, и телефон ставили на полную громкость, и еще всякое…

— Водой холодной в лицо брызгали? — деловито спросила кузина Мафалда, озабоченно поглядывая на спящего инспектора.

— Брызгали. — Сержант Торраду вспомнил, как поливал инспектора ледяной минеральной водой сразу из двух бутылок, и попытался не рассмеяться, но все равно рассмеялся коротко, как закашлялся. — И в лицо брызгали, и на голову лили, и за шиворот. Не просыпается.

— Ага, — кузина Мафалда потерла подбородок. — Надо вызывать врача. — Она перевела взгляд на маленькую мулатку в синем рабочем халате, которая спала, прислонив голову к плечу полицейского инспектора. — А это кто с ним такая?! Уборщица?

Сержант Торраду пожал плечами:

— Не знаю, дона Мафалда. Я спрашивал дону Одетт, которая у нас убирается, но она говорит, что впервые ее видит.

Полицейскому инспектору снится, что он лежит навзничь в зеленой-зеленой траве и смотрит, как по синему небу медленно ползет золотистое облако. Горячий воздух пахнет медом и слегка дрожит, и инспектору кажется, будто он растворяется, уже растворился в этой вязкой сладости. Рядом с ним лежит маленькая уборщица — та, что не донесла полотенца до туалета. Инспектор слегка улыбается и по колебаниям густого воздуха чувствует, что она улыбается ему в ответ.

— Инспектор, — говорит уборщица, и инспектор восторженно думает, надо же, какой чудесный сладкий голос, как горячий шоколад, как свежая сливочная карамель, как сотовый мед, как… — Простите… Вы не могли бы проснуться? Все-таки это мой сон, и я привыкла быть здесь одна.

Мири приехала в Иерусалим, не просыпаясь. Если проснуться от тяжелого сна, станет больно. Она любила человека, жила с ним в той, брошенной и не досмотренной до конца жизни, но больше быть с ним она не могла. Она любила город, в котором прожила много лет, но город ее выдавливал из себя по капле, постепенно обрывая все привязанности.

Когда Мири приехала, ей хотелось только внимания, спокойного внимания без истерик, чтобы ее, Мири, обняли и утешили.