Фрэнсис Вилсон - Рожденный дважды

— Ой-ой-ой!

Грейс была сегодня в ударе. Она слышала, как ее голос сливается с мощными звуками органа, наполнявшего своды собора Святого Патрика. Она брала высокие ноты так звучно, как ей редко удавалось. «Аве Мария» — ее любимый гимн. Она просила поручить ей сольную партию, и регент пошел ей навстречу. Теперь она старалась оправдать его ожидания.

Грейс обратила внимание, что другие хористы остались сидеть за ее спиной и слушают ее. К радости, которую она обычно испытывала от возможности славить Господа пением, добавилось чувство гордости. Ведь когда репетировал солист, другие хористы чаще всего выходили покурить или тихо беседовали где-нибудь в дальнем углу. Но сейчас все с восхищением слушали ее пение.

«Полный голос» — так сказал регент хора. Грейс нравилось это выражение. Да, у нее был сильный, полный голос. Он соответствовал ее сильному полному телу. Последние двадцать лет из своих пятидесяти трех она посвящала пению все свободное время, и годы труда дали хорошие плоды. Ее «Аве Мария» станет украшением пасхальной мессы.

Грейс в упоении вся отдалась пению, как вдруг заметила, что органист перестал играть. Она оглянулась и увидела искаженные ужасом лица своих коллег-хористов.

И тут Грейс услышала: одинокий высокий чистый голос выводил в молчании церкви простую, всего из нескольких нот, мелодию, похожую на псалом. Четвертная нота, за ней две восьмых и опять четверть. Фаре-фа-ми… фа-ре-фа-ми… — отдавалось у нее в ушах.

Потом она услышала слова: «Здесь Сатана… Здесь Сатана…» Они повторялись снова и снова.

Кто это поет?..

И внезапно Грейс поняла, что это выводит ее высокий мелодичный голос, и она не может остановиться. Она еще испытывала восторг, но к нему примешивался ужас, а голос пел все быстрее и быстрее.

«Здесь Сатана… Здесь Сатана… Здесь Сатана…»

В машине было тепло, и Джим задремал рядом с ней. Кэрол удерживала тяжелые веки, стараясь не заснуть; она вела старый «рэмблер» по Третьей авеню, мимо Пятидесятых улиц к мосту Куинсборо.

Кэрол с тревогой думала, как там тетя Грейс. Сейчас тетка, вероятно, на спевке хора, всего в нескольких кварталах к западу отсюда, в соборе Святого Патрика. Она выглядела неважно, но Кэрол надеялась, что все обойдется — она любила эту круглолицую маленькую старую деву.

Кэрол нашла въезд на мост и поехала через Ист-Ривер, ища глазами указатель выезда на скоростное шоссе на Лонг-Айленд. За их спиной в прозрачном ночном воздухе сверкал огнями город.

Особенно сильный порыв ветра пронесся через мост, и машина вильнула.

— Ты в порядке? — сонно спросил Джим, выпрямляясь на сиденье.

— Конечно, — ответила она, не отводя глаз от дороги. — Все хорошо, просто немного устала.

Кэрол не призналась, что ее тоже клонит в сон из-за выпитого за ужином вина.

— И я тоже. Хочешь, я поведу машину?

— Нет, благодарю, мистер Бонвиван.

— Молодец!

Джим любил кутнуть, и в таких случаях машину вела Кэрол.

Чтобы не заснуть, Кэрол включила радио. Здорово, если бы в их машине можно было ловить новую станцию, как в некоторых шикарных моделях. Ей нравились музыкальные передачи этой станции, но она охотно примирилась с группой «Гуд бойз» на WMCA. Любимая подростками бодрящая мелодия «Зеленый тамбурин» заполнила машину.

— Вот это был ужин! — воскликнул Джим.

— Один из лучших за последнее время.

Он обнял ее за плечи и прошептал ей на ухо:

— Люблю тебя, Кэрол.

— И я люблю тебя, милый.

Он устроился поближе к ней в уютном тепле машины. «Лемон пайперс» закончили петь, и Пол Маккартни начал «Хэлло, гуд-бай».

— Ты что, собираешься стоять у окна всю ночь?

— Еще минутку, дорогая, — ответил жене мистер Вейер.

Ощущение смятения прошло или почти прошло. Он не был уверен. Он смотрел вниз на темное пятно парка, перерезанное полосами освещенных поперечных улиц, сейчас, этой ветреной ночью, почти пустых. Пуста была и улица прямо внизу, и Колумбус-Сёркл в стороне направо.

Тревога, гнездившаяся в самой глубине его подсознания, наконец улеглась, но это мало его утешало. Ее источник мог все еще существовать, просто его воздействие смягчено расстоянием. Возможно, оно усиливается где-то за пределами его восприятия.

А если это всего лишь дурной сон? Он задремал перед телевизором, и пригрезившийся ему кошмар запал в сознание.

Да, видимо, дело в этом. Дурной сон. Так он и сказал жене.

Тот не может вернуться. Это невозможно.

Но в какой-то момент…

Нет, это просто кошмар, и ничего больше.

А если я ошибаюсь?

Его охватила дрожь. Если он ошибается, немыслимые беды ждут не только его, но и всех живущих сейчас и тех, кто еще должен родиться.

Он повернулся к жене и выдавил из себя улыбку.

— Что там сегодня по телевизору?

Суббота, 24 февраля

Ты с наслаждением наблюдаешь, как иудейских младенцев вырывают из рук вопящих матерей. С теми, кто противится, римские воины, которыми ты командуешь, расправляются быстро и жестоко. Отцам, бегущим на помощь, грозят мечами, а тех, кто не подчиняется, просто рубят в куски. Крики родителей и младенцев звучат для тебя, как музыка, их боль и страдания слаще амброзии.

Только младенцы, которым меньше месяца, и только в этом городке к югу от Иерусалима и вокруг него, отданы в твою власть. Ты хотела бы уничтожить всех детей на много миль вокруг, но предел установлен не тобой.

Наконец беспомощные вопящие младенцы свалены в кучу на лужайке в центре ближайшего поля. Воины не решаются выполнить полученный приказ. Ты кричишь на них и требуешь выполнения их долга. Ты вырываешь меч из рук ближайшего воина и погружаешь его в клубок крохотных рук и ног. Ты орудуешь коротким широким лезвием меча, как косой, ощущая, как она проходит через мягкую плоть и кости так же легко, как нагретый нож сквозь мягкий сыр. Там и тут поднимаются фонтанчики крови, обрызгивая тебя. От разбросанных внутренностей в холодном воздухе поднимается пар.

Ты хохочешь. Не важно, пусть солдаты отступят, ты с радостью закончишь дело собственными руками. А почему бы и нет? Разве ты не имеешь на это права? Разве не ты оповестила этого одряхлевшего глупца Ирода, что, по слухам, две недели назад где-то в здешней округе родился Царь Иудейский? Разве не ты убедила Ирода, что лишь таким единственно верным способом он сможет впоследствии передать этот маленький уголок Вселенной в руки своих сыновей, как он мечтал?

В конце концов жажда крови захватывает и воинов, и они присоединяются к тебе в бойне. Ты отходишь в сторону и наблюдаешь за их действиями, ибо нет для тебя сладостнее зрелища, чем видеть, как по твоей милости в бездну зла погружаются другие.