Таша Волочаевская - Подлинная история Колобка

25-го Июня 18… года

…Последнюю версту до Митрофаньевских Копней добирались уже в сумерках. Первые дворы казались заброшенными — ни лучины в окне, ни собачьего лая. Проехали дальше — та же картина. Послал Ефрема пройтись по избам — нигде никого, ворота нараспашку, плетни сворочены, кое-где окна забиты доской, а двери — напротив — частью вовсе выбиты или висят на одной петле. Выбрали самую богатую на первый взгляд избу и стали там самовольным постоем. Завтра разберемся, что к чему.

26-го Июня 18… года

Опять пожалел, что не взял с собой перину. Зато наш доктор Мозер — это над его забитой до отказа кибиткой мы надрывались от смеха в начале экспедиции — скачет бодрым зайцем уже с пяти утра, отоспавшись на своем матраце лебяжьего пуху. А мне Ефрем только сена натаскал на лавку. Потому что изба, где мы расположились, только на вид расписная и богатая, а внутри — шаром покати. Только детский лапоток одиноко валяется посреди комнаты. Даже перекреститься не на что — иконы, и те сняли. А на огородных грядках — ровно татарская орда прошла — все растения как копытом гигантским придавлены.

Собрали военный совет. Хотя нет, прежде Ефрем мне долго чесал бороду — от сена и разной нечисти. Потом уж был совет. Кто виноват в том, что деревня, ради которой затевалась экспедиция, оказалась пуста и заброшена — непонятно. Все, конечно, винили меня, я же винил г-на Афанасьева, который — заметьте! — клялся и божился, что в Митрофаньевских Копнях не просто предания можно пудами собирать, а еще и живую легенду собственными очами наблюдать и исследовать. Про суть легенды сильно не распространялся, что-то про оживший хлебный катышек и всё, а остальное — сюрприз, мол, пусть будет. Знаем мы его сюрпризы — сплетен простонародных на Сухаревке наслушается, да уж и загорится душой от всякого волшебного пустяка. Однако, все равно заняться было особенно нечем, вот и сблажил я с этой экспедицией, да еще попутчиков набрал.

И всё же я чувствовал, что попутчики нынче кляли меня больше для острастки, и интерес у них повернулся теперь от малоскучного собирания фольклора к необычному опустошению сей деревеньки. Поручик Качневский, вспомнив свое сыскное прошлое, пошел на огород и до обеда исследовал земляные следы. Доктор прилег вздремнуть. А я отправился бродить по деревне в надежде разыскать хоть одно живое существо.

26-го Июня, вечер

Существо нашел. К живым же его отнести пока можно с трудом. Через три дома от нашего бивака набрел я на завалившуюся сараюшку, где, как мне показалось, шорохом мелькнула тень. Ну, хоть крыса, думаю, и то живое. Заглянул в щель, а там человечишко сидит, сжавшись в дрожащий комок. Отодрали мы его от сараюшки и так, комком, перенесли к нам в избу. Не ест, не пьет, не говорит, второй час все так же дрожит, взгляд остекленелый. Нашим обращениям не внемлет. На вид лет тридцати, истощенный, в исподней рубахе и портах, сильно поношенных. Я примостился на ночь рядом с ним на лавке. Бороду обмотал вокруг шеи, чтобы не простудиться, а то ночами зябко.

27-го Июня 18… года

К утру мужичок дрожать перестал, взгляд зашевелился, комок разжался. Зато я чуть не удавился бородой, когда, спросонья неловко повернувшись, сверзся с лавки.

Накормили, напоили — и заговорил-таки страдалец. Хоть у нас тут люди все научного склада, однако и мы сробели от его рассказа. Что в его словах быль, что — предание изустное, а что — присказка сарафанная, пока не разобрать, но все равно жутко. Вот что он нам поведал.

Жили-были в Митрофаньевских Копнях, у самой околицы, старик со старухою. Детей у них не было, так что откуда у них взялся внук Ивашка Мятая Рубашка — Леший про то знает да Белый Ворон, что в клюве приносит внучат одиноким старикам. Нравилось Ивашке из хлебного мякиша лепить людишек да зверьков невиданных. Напечет бабка хлеба, Ивашка нащиплет из каравая мякиша, скатает несколько колобков и давай ваять — то Змей Горыныча, то Кощея Бессмертного, то сразу трех богатырей при всем снаряжении да на конях ратных, а то и из жителей деревни кого иной раз вылепит — и Дарью Кривую, и Семена Пузана — и так ладно у него получалось, что захотел каждый сельчанин иметь свою личность в виде мякиша. А Ивашке и не жаль — только муку несите или сразу ломоть свежий. И вот приперла как-то одна старая ведьма, что на заброшенной мельне обитала, свой каравай. А каравай велик — скатал из него Ивашка с десяток колобков да и положил на окошечко на ночь пообветриться. Завтра, мол, тетенька, приходите.

На этом месте мужичонка снова задрожал, что моя борода на осеннем ветру, и коленки свои тощие поджал. Ефрем его сбитнем подкрепил, и тот продолжил.

Пока вся деревня спала, колобки разом подскочили и — с окна на лавку, с лавки на пол, перепрыгнули через порог на крыльцо, с крыльца на двор, со двора за ворота, и дальше покатились. Пока катились до лесной опушки, налипло на них всякого мусора так, что стали они вдвое, а то и втрое больше, да колючие, да грязные. В лесу они разделились и двинулись каждый своей дорогой, с каждым оборотом увеличиваясь в размере. Всех, кого встречали на своем пути, они с разгону давили и наматывали на себя, распевая веселую песенку и впитывая всеми своими порами мясцо да кровушку — поначалу червячков да змеек, потом птичек да малых зверушек и, наконец, человечков, забредших в лес по охоту да по грибы-ягоды. Всю весну они так раскатывали по лесу, пока не истребили все зверье в округе и не превратились в огромные кроваво-красные Колобы высотой с княжий терем. И к лету окружили они деревню Копни со всех сторон и скатали ее жителей, кто не успел сховаться или сбежать, с лица земли вместе со всей живностью. Вой собак, плач детей и треск костей раздавались над избами и огородами, кровавые узоры заплетались на деревенских улочках. Одного только Семена Пузана, нашего рассказчика, Колобы приняли за своего и обошли стороной. Долгие месяцы он прятался в чужих сараях да погребах, пока мы не нашли его.

— Вздор, — заявил поручик, осторожно оглядываясь по сторонам. — Суеверие.

Я аккуратно записал рассказ Семена, поражаясь разгулявшейся не в ту степь народной фантазии.

— А я, Владимир Иванович, хоть чудищ ваших народных и не боюсь, — прошелестел доктор, устраиваясь поудобнее на мягком матраце, — предлагаю все же завтра собрать наши пожитки и отправиться отсюда подобру-поздорову.

За рассказом никто не заметил, как спустились сумерки. За окном что-то шумнуло. Поручик вышел посмотреть.

1-го Июля 18… года

Третий день мы с Ефремом пробираемся лесом. Стараемся выбирать лес погуще, хотя Им и вековые сосны нипочем. От поручика остались только сапоги, за которые я пытался вытянуть его из-под гигантского Колоба, и сам при этом чудом остался жив. Если бы Ефрем не рубанул топором по бороде, которую уже засасывал Кровавый Колоб… А доктора вообще намотало, так сказать, на жернова судьбы, вместе с лебяжьим матрацем. Семен Тощий Пузан по привычке полез в погреб, и дальнейшая его судьба мне не известна. Удалось разобрать слова песенки, которую напевали катящиеся Колобы: «Я и бабушку пожрал, я и дедушку пожрал, я Ивашку пожрал, я и зайца пожрал, я медведя пожрал, я и старосту пожрал, а тебя, поручик, подавно пожру!»