Дэн Симмонс - Молитвы разбитому камню

А совсем рядом людей морили голодом, забивали до смерти, травили газом и сжигали в печах. На розовые бутоны в садах легким облачком опускался пепел, что всего часом раньше был человеческой плотью. От лагерей футбольные поля отделяла тонкая колючая проволока. До бараков долетала музыка Моцарта, и ее слушали, содрогаясь на нарах вместе с другими живыми скелетами, бывшие музыканты, композиторы и дирижеры.

В своем уютном домике комендант лагеря рассматривал в зеркале лысину. Его жена тоже изучала свое отражение; покрутившись туда-сюда, надменно надувала губки и думала, что, пожалуй, нынче вечером не станет есть пирожное на десерт.

Кто отражался в зеркале — люди или нелюди?

Конечно, люди. Человек почти ко всему привыкает.

В тринадцатом веке в Европе свирепствовала эпидемия чумы, известная как «черная смерть». Вымирали целые деревни, ночью по улицам громыхали похоронные дроги и возницы выкрикивали: «Собираем трупы!», а позже хоронить покойников стало и вовсе некому. Многие пытались заигрывать со смертью: по вечерам на кладбищах Парижа плясали обрядившиеся в жуткие карнавальные костюмы гуляки. И в то же самое время с привычным скрипом и обычной скоростью продолжало вращаться колесо повседневной жизни.

Возможно, сегодня происходит то же самое?

Меня всегда передергивает, когда вместо слова «убить» кто-нибудь использует слово «децимация». Так обычно описывают военные сражения: «Индейцы сиу подвергли децимации солдат Джорджа Кастера» . [49] Джордж Армстронг Кастер (1839–1876) — американский кавалерийский офицер, прославившийся безрассудной храбростью, необдуманностью действий и безразличием к потерям.

Слово это — латинского происхождения (decimat(us) — причастие прошедшего времени от глагола decimare — казнить одного из десяти), и сама процедура тоже восходит к древним римлянам. Если в захваченной ими провинции кто-то выказывал неповиновение или убивал римского солдата, они устраивали нечто вроде лотереи и убивали каждого десятого.

В Европе и Польше не выбирали каждого десятого еврея, просто уничтожали всех подряд.

В тринадцатом веке в Европе не выбирали каждого десятого: погибла четверть или даже половина всего населения. И чума возвращалась снова и снова. Люди ничего не знали о бактериях-возбудителях, и потому для них эти невидимые убийцы вроде как и не существовали вовсе. Видимым был лишь результат: каждую ночь из города на похоронных дрогах вывозили горы трупов; свет уличных факелов отражался в мертвых распахнутых глазах, играл на ощеренных зубах.

Во второй половине двадцатого века рак не выбирает каждого десятого. Статистика гораздо страшнее. Выбор падает на каждого шестого. А возможно, уже на каждого пятого. Ситуация ведь постоянно ухудшается.

А мы тем временем сажаем цветы, играем в игры, слушаем музыку, смотримся в зеркало.

Стараясь не увидеть ничего лишнего.

В тот день Луису Стейгу позвонила Ли, его сестра, и сообщила, что мать после обморока госпитализирована в денверскую больницу и у нее обнаружили рак. Луис запрыгнул в свой «шевроле камаро» и на максимальной скорости рванул в Денвер. У шоссейной развязки на выезде из Боулдера [50] Боулдер — город в штате Колорадо, приблизительно в двадцати милях от Денвера. его занесло на гололеде, и машина перевернулась семь раз. В результате — перелом основания черепа, серьезное сотрясение мозга, кома. Девять дней он провалялся без сознания, а когда очнулся, узнал, что у него в левой лобной доле засел крошечный осколок кости. Луис пролежал в больнице еще почти три недели (в другой больнице, не там, куда поместили маму), а потом выписался с невообразимой головной болью и расфокусированным зрением. «Велика вероятность органического повреждения мозга», — предупредили доктора. А Ли сказала, что у матери последняя стадия заболевания и надежды нет.

Но худшее было впереди.

Маму он смог навестить только через три дня. Голова раскалывалась по-прежнему, зрение оставалось нечетким — словно помехи в телевизоре. Зато прекратились приступы адской боли и тошнота. Ли отвезла Луиса и Дебби, его девушку, в городскую больницу Денвера.

— Почти все время спит, но это из-за лекарств, — рассказывала она. — Ей дают сильное снотворное. Она, скорее всего, не узнает тебя, когда проснется.

— Понимаю.

— Доктора сказали, она, вероятно, чувствовала опухоль… понимала, что происходит… это продолжалось около года. Если бы только… Пришлось бы сразу же удалить грудь; может, даже обе, но они могли бы… — Ли глубоко вздохнула. — Я провела с ней все утро. Я не могу… Луис, я просто не могу сегодня пойти туда снова. Надеюсь, ты понимаешь.

— Да.

— Хочешь, я пойду с тобой? — спросила Дебби.

— Нет.

Почти час он просидел возле матери, держа ее за руку. Спящая женщина на кровати казалась ему незнакомкой. Зрение по-прежнему туманилось, но он все равно отчетливо видел: она лет на двадцать старше мамы. Землисто-серая кожа, выступающие вены, синяки от капельниц, дряблые, ослабевшие мышцы. Тело под больничным халатом усохло и съежилось. От нее плохо пахло. Закончились приемные часы, Луис провел в палате еще тридцать минут, а потом головная боль вернулась, и он собрался уходить. Мать так и не проснулась. Он поцеловал ее в лоб, погладил шершавую ладонь и направился к двери.

И вдруг, уже стоя на пороге, краем глаза заметил какое-то движение в зеркале. Там отражались спящая мама и кто-то еще — кто-то сидел на том самом стуле, с которого Луис только что встал. Он обернулся.

На стуле никого не было.

Боль раскаленным железным прутом пронзила левый глаз. Луис подошел к зеркалу, стараясь двигаться медленно, чтобы не усугублять мигрень и головокружение. Отражение было невероятно четким, он уже много дней не видел так ясно.

Кто-то сидел на стуле.

Луис сморгнул и подошел ближе, вгляделся, слегка прищурившись. Фон отчетливый, а вот фигура немного размытая, но при этом совершенно реальная. Сперва Луису показалось, что это ребенок — хилый, изможденный десятилетний малыш. Стейг подался вперед, стараясь не обращать внимания на боль, и внезапно увидел, что никакой это не ребенок.

Над его матерью склонило большую бритую голову маленькое худое существо с тоненькой шеей. Белая кожа (бумажно-белая, цвета рыбьего брюха), вместо рук — обмотанные жилами и кожей кости, огромные бледные ладони, пальцы дюймов шесть длиной. Существо вытянуло их над покрывалом. Луис всмотрелся и понял: голова не бритая, а просто-напросто лысая, сквозь прозрачную плоть проглядывают вены. Череп странной, неправильной формы, точно у брахицефала, и настолько же несоразмерный телу, как на фотографиях эмбрионов, которые доводилось видеть Стейгу. Словно в ответ на его мысли, создание покачало головой взад-вперед, как будто шея отказывалась держать такую тяжесть. Еще это зрелище напоминало змею, настигающую добычу.