Джозеф Ле Фаню - Проклятый остров

— Ну ты скажешь! — в сердцах отвечает ей девушка. — Кто из нас рехнулся! Да я бы давно померла со страху, если бы такую нечисть увидала! Быть того не может, уж до чего они все ласковые, веселые да ладные!

— Ну будет, от меня-то чего тебе надобно, дочка? — оборвала ее старуха.

— Я знать хочу — на-ка вот шестипенсовик, — как мне быть. Обидно ж упустить такого жениха!

— Молись сама, красавица, тут я тебе не помощница, — угрюмо говорит ей на это старуха. — Ежели с ними пойдешь, то уж назад не воротишься. Не вздумай с ними ни есть, ни пить, ни говорить и ничего не бери от них в дар, хотя бы и булавки — заруби себе это на носу! — не то пропадешь.

Девушка понурила голову, — видно, не по душе ей были бабкины наказы.

Бабка некоторое время смотрела на нее в упор, насупившись и что-то смекая про себя.

— Скажи мне, дочка, скажи как на духу, — люб он тебе?

— Вот еще! — тряхнула девушка головой и зарделась до самых ушей.

— То-то я смотрю! — сказала старуха с тяжким вздохом и, закручинившись, снова повторила: «То-то я смотрю!» А после вышла за порог, шаг-другой сделала и поглядела окрест, будто остерегаясь кого-то. — Околдовали девку, околдовали!

Вернувшись в дом, мамаша Карк спросила:

— С того разу ты больше его не видала?

Девица еще не оправилась от смущения — присмирела и тон свой сбавила.

— Кажись, видела я его, как сюда шла, — все мне чудилось, будто идет он со мной вровень меж дерев, да потом поняла, что обманулась: никого там в деревьях не было. На ходу иной раз померещится — словно одно дерево за другим вдогонку бежит.

— Нечего мне сказать тебе, красавица, окромя того, что сказала уже, — отрезала старуха и строго-настрого повторила свой наказ: — Ступай сейчас домой, да не медли в пути; и по дороге сказывай молитвы; и все дурные мысли от себя гони; и чтоб из дому больше ни ногой, пока тебя не окрестят — в нонешнее воскресенье, запомни!

С этим сварливым напутствием она проводила девушку до ограды и долго смотрела ей вслед, покуда та не скрылась совсем за деревьями.

На небо набежали тучи, как перед грозой, кругом враз стемнело, и девушка, растревоженная сумеречным взглядом мамаши Карк на все происшедшее, заспешила пустынной тропой через лес.

Незнакомая черная кошка, увязавшаяся было за ней еще по дороге от дома — известно ведь, что кошки в поисках добычи забредают порой на лесную опушку или в рощицу, — выскочила откуда-то из-под дуба и снова за ней увязалась. Чем темнее становилось вокруг, тем черная бестия делалась, кажется, все больше и больше, а зеленые ее глаза сверкали, как два шестипенсовика, и когда над холмами у Вилларденской дороги загромыхал гром, струхнувшей девице стало и вовсе не по себе.

Она попыталась отогнать от себя кошку, но та выгнула спину и злобно зашипела — того и гляди прыгнет и вцепится когтями! — а потом взобралась на дерево (в этом месте лес вплотную подступал к тропинке с двух сторон) и давай скакать прямо у девушки над головой с одного сука на другой, словно только и ждала удобного случая прыгнуть ей сверху на плечи. Девушка, и без того уже вся в плену странных фантазий, до смерти перепугалась: мнилось ей, будто кошка преследует ее и, если она хотя бы на миг перестанет охранять свой путь молитвой, черная тварь на ее глазах превратится в мерзкое чудовище.

Даже добравшись до дому, девушка не сразу оправилась от испуга. Перед глазами у нее все еще стояло мрачное лицо мамаши Карк, и, скованная тайным страхом, она не решилась тем вечером снова выйти за порог.

На другой день все было иначе. Она совершенно избавилась от тревожного чувства, которое внушила ей мамаша Карк. Из головы у нее не шел печальный лорд в черном бархатном кафтане. Что и говорить, запал он ей в душу и она готова была полюбить его. Ни о чем другом даже думать не могла.

В тот день зашла к ней Бесси Хеннок, дочь их соседа, позвать ее погулять к развалинам Говартского замка — погулять да ежевики порвать. Что ж, они и пошли.

В густых зарослях под обвитыми плющом стенами Говартского замка девушки принялись за дело. Корзинки наполнялись, час за часом летел незаметно.

Вот уже и солнце стало садиться на западе, а Лора-Колокольчик все не возвращалась домой. Тени становились длиннее, и дворовые девки из фермерского дома поминутно перегибались через калитку и, вытянув шеи, глядели на дорогу — не видать ли хозяйской дочки, и судили-рядили промеж себя, куда же она запропастилась.

Наконец, когда все вокруг окрасилось закатным румянцем, явилась Бесси Хеннок — одна, без подруги, размазывая фартуком слезы.

Она поведала удивительную историю о том, что с ними приключилось.

Я передам здесь только суть, притом более связно, чем сумела изложить она сама в своем чрезмерно возбужденном состоянии, и забудем на время про грубый колорит ее речи.

Итак, девица рассказала, что едва они забрались в заросли ежевики у ручья, который окаймляет луг Пай-Мег, как она увидала мосластого верзилу с чумазым, страховидным лицом, одетого в какие-то черные лохмотья, — он стоял на другом берегу. Она испугалась; и пока в оцепенении изучала этого грязного, страшного, изможденного оборванца, Лора-Колокольчик коснулась ее руки: она тоже уставилась на это долговязое пугало, только отчего-то во взоре ее застыло странное выражение, чуть ли не восторг! Украдкой выглянув из-за куста, за которым она спряталась, Лора со вздохом сказала:

— Ну разве не пригожий молодец? То-то! А погляди, какой нарядный бархатный кафтан, какая шпага на перевязи, — чистый лорд, ей-богу! И уж я-то знаю, кого он высматривает, кого он полюбил и кого поведет под венец.

Бесси Хеннок подумала тут, что подружка ее в уме повредилась.

— Нет, ты погляди, какой красавчик! — знай шепчет Лора.

Бесси снова на него взглянула и увидела, что он смотрит на ее товарку с недоброй улыбкой, а сам рукой ее к себе манит.

— Не вздумай, не ходи к нему, ведь шею тебе свернет! — вымолвила Бесси, чуть живая от страха, глядя, как Лора пошла вперед, вся светясь от милой девичьей робости и счастья.

Она взяла его протянутую через ручей руку — не столько помощь была ей нужна, сколько радовало прикосновение, — и в следующий миг оказалась на том берегу и его ручища обвила ее талию.

— Прощай, Бесси, я пойду своей дорогой, — крикнула она, склоняя голову ему на грудь, — так и скажи доброму батюшке Лью, что, мол, я пошла своей дорогой и буду счастлива и, бог даст, мы с ним еще свидимся.

И, взмахнув на прощанье рукой, она удалилась со своим страшным кавалером. Больше Лору-Колокольчик не видели — ни дома, ни в рощах и перелесках, ни на веселых лугах, ни в сумеречных лесах, нигде вблизи Дардейлского Моха.

Бесси Хеннок какое-то время брела за ними следом.