Сергей Саканский - Другая. Украденная душа

Добравшись до момента гибели родителей, Маша ужаснулась, ей показалось, что она сейчас сойдет с ума. Если она Дарья, то почему она помнит, как в ту ночь Маша сидела в шкафу, сидела и смотрела, как мама стоит посередине комнаты на цыпочках? Воспоминание действительно было смутным, как будто не ее. Раньше она думала, что ужас, испытанный в те часы, вымел подробности из ее памяти. А что, если, она не пережила это сама, а всего лишь слышала от сестры, от Маши, в то время как она сама – действительно Дарья?

Родион слушал ее рассказ, и ему становилось не по себе. И все это испытание она пережила по его вине: ведь он не поверил ей, оттолкнул от себя, заставив в одиночку бороться, отправиться в Москву…

Маша прилетела в столицу и сразу кинулась в логово колдуна. Все было расставлено на свои места: он объяснил, откуда взялись татуировки. Теперь пришел черед проверить еще одну мысль, мысль, которая посетила ее в тот момент, когда в отделении милиции, в дверном проеме показалась Дарья, вернее, та женщина, которая выдавала себя за Дарью.

– Что значит – выдавала? – перебил Родион. – И почему ты сразу не поделилась со мной своими соображениями?

– Я была не права. То, что мне пришло на ум, было совершенно диким. Мне хотелось это проверить. Помнишь, та женщина в гостинице пошла в душ? Я заглянула к ней, будто к своей сестре…

– Почему – будто?

– Потому что у нее не было никаких татуировок! Как выяснилось, в отличие от меня. И никаких следов татуировок тоже не было.

– Кто ж эта женщина, если не Дарья?

Маша развернулась и указала на памятник.

– Вот она кто, и здесь прямое доказательство. Видишь дату ее смерти? Четырнадцатое февраля.

– Валентинов день.

– И день смерти моей сестры.

Родион помолчал.

– Значит, ты притворялась, что узнала ее?

– Не перед тобой – перед ней. Мы всегда были втроем, я не могла тебе рассказать. Да и не хотела сразу, потому что ты мог изменить свое поведение, и она бы что-нибудь заподозрила. Мне было трудно тогда, в гостинице. Лада же думала, что я приняла ее за свою сестру, и была спокойна.

– Зачем же она вылезла из окна?

– Да потому, что услышала, что к нам в номер вошел Буров. Его голос. Я специально его вызвала, чтобы он уличил ее.

– Но он не уличил!

– Это как раз самое странное.

– Не уличил, потому что не успел увидеть.

– Я была потрясена тогда. Он сидел за столом. Я специально положила перед ним ее вещи – браслетик, брелок, кошелек. Он даже потрогал их, чисто машинально, чтобы занять руки. И никакой реакции. Буров не узнал вещи своей жены. И тогда я решила вообще ничего тебе не рассказывать. Потому что подумала, что ошиблась. Но теперь я так не думаю.

– Из-за этого? – Родион кивнул на могильную плиту.

– Да. Теперь очевидно. Не может быть такого совпадения в датах. Я думаю, – добавила Маша, помолчав, – что нам надо поехать сейчас к Бурову. И поговорить с ним обо всем. Я не могу оставить в покое убийцу моей сестры. Если она, конечно, существует, – неуверенно закончила она.

Калитку открыл незнакомый слуга. Хозяина не было дома, и сытый непроницаемый человек молча смотрел на них, собираясь захлопнуть дверь.

– Позовите тогда Митю, шофера, – ласковым голосом попросила Маша. – Мы хорошие знакомые Виктора Викторовича, вот и Митя нас знает…

Привратник молчал, закатив глаза и что-то соображая.

– Не стоять же нам на улице! – капризно заметила Маша.

– Никакого шофера Мити я не знаю, – наконец, ответил слуга. – И я не могу впустить вас в дом, вы уж извините. Такие у меня указания, а я не хочу лишаться этой работы.

– Как же вы не знаете Митю? – удивилась Маша. – Вы что же – недавно здесь работаете?

– Да, недавно. Еще раз извините, я не могу больше с вами разговаривать.

И дверь перед ними захлопнулась.

– Странное дело, – сказал Родион. – Митя уволился, он шофер. А этот человек только что устроился на работу в дом, значит – на место какого-то другого слуги. Получается, что неделю или две назад Буров зачем-то заменил сразу двоих своих верных слуг.

– Давай подождем, – сказала Маша. – Дело к вечеру, хозяин вернется, и все станет ясно.

Солнце, спустившись к горизонту, сверкало за крышами поселка, играя на черепице и металле остроконечных башен. Они поднялись на небольшой холмик и сели на песок под разогретой сосной. Крепко пахло смолой, хвоей, сухой травой. Высоко в небе гудел самолет, а здесь, на самом дне мироздания, с той же силой звука жужжали насекомые. Где-то в эпицентре поселка лаяла собака.

– Люди, львы, орлы и куропатки… – задумчиво прошептала Маша, взяв с травинки божью коровку.

– Рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звезды и те, которых нельзя было видеть глазом… – продолжил Родион.

Маша посмотрела на него с благодарностью: Родион, ее внимательный муж, подражал той проработке монолога, которую, вопреки чуткому руководству Раковского, сделала она сама. Проговорила:

– Я много думала над этими словами. Не все люди – люди. Есть люди, а есть львы. Есть среди нас люди, а есть – орлы и куропатки. Такие орлы, как бизнесмен Буров. Такие куропатки, как я.

– Брось, не говори так. Я ни за что не признаю нашего поражения.

Божья коровка, наконец, слетела с кончика ее ногтя. Хотелось найти ответ, в голове вертелись слова пьесы, будто скрывавшие его где-то между строк. Маша продекламировала:

– Сюжет для небольшого рассказа: на берегу озера с детства живет молодая девушка… Любит озеро, как куропатка, и счастлива, и свободна, как куропатка. Но случайно пришел человек, увидел и от нечего делать погубил ее, как вот эту куропатку…

Холм, на котором они сидели, был высоким берегом ручья. Внизу поблескивала иссиня-черная вода. Маша вспомнила обрыв над Уралом, таинственный свет и лунный дождь. Ручей и холм сейчас выглядели карикатурой на то далекое величие.

– Помнишь ту ночь, когда ты пришла домой вся мокрая? – неожиданно переменил тему Родион.

– Смутно, – ответила Маша.

Последние два месяца ее жизни казались ей какими-то ячеистыми, будто и вправду, она была маленькой птицей, запутавшейся в чьих-то сетях…

– Я хочу сделать заявление. В эту ночь у тебя был мужчина.

Маша дико посмотрела на своего мужа, почувствовав, как краска заливает ее щеки.

– Я почти ничего не помню… – она вдруг всхлипнула и уткнулась Родиону в плечо.

Он обнял ее. Маша совладала с собой, вскинула голову и вытерла слезы кулачком.

– Зато я все помню, – сказал Родион. – Дело в том, что этим мужчиной был я.

Маша отпрянула. Родион смотрел на нее, его лицо выглядело растерянным.

– Я давно хотел тебе об этом рассказать, милая! Мы тогда оба согрешили друг перед другом, а получилось, что никакого греха и не было.