Наталья Турчанинова - Иногда они умирают

Ночь затаилась. Задержала дыхание, глядя на меня с неба тысячами мерцающих глаз. Тяжелые хребты гор выгнулись, щетинясь острыми пиками. Молчали птицы, не было слышно зверей. В этом мире все вокруг как будто вымерло. Но с другой стороны, за тонкой невидимой гранью, в пространстве, к которому я собрался обратиться, струилось непрерывное движение. За мной следили, ждали, когда я призову древнюю магию, освобожу тайные, опасные силы.

Ганлин тоже ждал. Последние несколько дней он молчал, словно зная, что мне все равно придется воспользоваться им, и не напоминал о себе. Серебро флейты обжигало холодом ладонь, становилось то легче, то тяжелее. Кость неожиданно теплела. Казалось, музыкальный инструмент жил собственной жизнью. Думал и чувствовал, стараясь передать мне свои мысли и желания.

Тропа, по которой я шел, вела прочь от лоджа, спускалась вниз с холма. Мимо бесшумно пролетела сова. Или нечто, похожее на сову. Олицетворение несчастья, по поверьям кайлатцев. Впрочем, я не был уверен, что эта птица может жить на такой высоте и мне не почудился парящий хищный силуэт с желтыми кругами глаз.

Сначала путь был довольно пологим и гладким, затем начал теряться среди камней, обрываться на склоне, и тогда, наплевав на условности, я включил фонарь, уже не раз выручавший меня. В круге света стали видны все неровности дороги. Спуск становился все круче. Мне пришлось сунуть ганлин за пояс, чтобы не выронить его случайно.

Я не задумывался, куда идти. Необъяснимая уверенность заставляла двигаться лишь в одну сторону, не позволяя сворачивать. Тропинка обогнула еще один валун, и я не удивился, увидев на его боку полустертые знаки. Молельный камень нависал над пропастью. Я повел лучом фонаря и разглядел в нескольких метрах ниже узкую площадку, на которой мог уместиться только один человек. Дальше дороги не было.

Осторожно ступая по осыпающимся камням, я спустился. Осмотрелся. Узкий луч не мог добить до дна ущелья. Там едва слышно бормотала река, перекатываясь по камням. Далеко впереди, тоже за пределами моей видимости, стояла Аркарам. Ее слегка вогнутый склон, похожий на гигантское зеркало, поднимался до самого неба. Кайлатцы считали, что по этим ступеням их временные нематериальные сущности, заменяющие души, поднимаются наверх, чтобы оказаться ближе к Матери Богов. А та определит, какая из них должна вернуться обратно на землю, а какую заберет к себе на вершину…

Я сел, скрестив ноги, выключил фонарь и пару минут ждал, когда глаза привыкнут к темноте. Безмолвные горы свысока наблюдали за мной. Звезды окружали их пики сияющими ледяными венцами. Очертания камней вокруг, искаженные моим зрением, приспособленным к дневному свету, приобретали все более причудливые формы.

Я чувствовал себя сидящим в пустоте. Она разливалась передо мной клубящейся черной тучей, наполненной туманными образами и всполохами неожиданных красок, которых не было в этом мире. Так продолжалось несколько минут, затем, как только ночь вновь приобрела глубину, я зажег свечу, поставил ее рядом на камни и достал ганлин.

Несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, стараясь избавиться от посторонних мыслей о прошлом, будущем и настоящем, набрал полную грудь воздуха и поднес флейту к губам.

«Когда будешь обращаться к миру без форм, ганлин сам подскажет тебе, что делать», – мелькнуло в памяти наставление гурха. И тут же рассеялось, забылось, было смыто первым звуком флейты. Тихим, мягким, словно музыкальный инструмент пытался понять свои возможности, пробуя неверный, ломающийся голос. Затем тот начал набирать силу. Пронзительные ноты одна за другой полетели в пустоту, догоняя уже отзвучавшие и возвращая им потерянную мощь.

Звуки, неожиданно ставшие материальными, пронзали мое тело. Позвоночник превратился в продолжение флейты, и по нему волна за волной поднималась боль. По волосам пробегали искорки электричества. Немели пальцы, сжимающие музыкальный инструмент, ног я вообще не чувствовал. Казалось, я превращаюсь в камень, сливаюсь со скалой, становлюсь частью горы.

Порыв ветра сдул огонек свечи, бившийся рядом со мной, и тот улетел в темноту крошечной светящейся точкой.

Теперь ганлин пел в полную силу голосом человеческой жизни, которая была отнята ради создания редкого инструмента. Мое дыхание оживляло его, он говорил уже сам.

Затем к тревожной мелодии флейты присоединилась еще одна. Рядом, прислонившись к скале, стоял кто-то едва различимый в темноте, играя в унисон со мной.

А может быть, не было никого, глаза обманывали меня.

Я еще раз взглянул в ту сторону, увидел смутный силуэт, почти слившийся с камнем, заметил тусклый проблеск серебра, ощутил ответный взгляд. И в тот же миг голову обожгло болью, такой же острой и пронзительной, как пение ганлина. Дыхание перехватило, флейта задохнулась было тоже, но ее поддержал голос другого инструмента, не дал тишине гор задушить неровную мелодию, передал свою уверенность, и она зазвучала вновь.

Снова стало возможно дышать. Зрение прояснилось.

Теперь я знал, кто этот едва видимый музыкант. Гурх… тот, кто носил личину гурха, помогал мне.

Пение ганлинов заполнило собой все вокруг. Отражалось от склонов, множась и дробясь на сотни резких, острых звуков. В этот миг невидимая грань, отделяющая реальность от потустороннего мира – пространства без форм, – должна была задрожать, не выдержав такого напора, и лопнуть, выпуская демонов, желающих пожрать мои чувства и воспоминания. Я почти видел их – черных, чернее ночи и камней, призраков, напоминающих жирных, лоснящихся, слепых червей, ползущих на свет.

Но ничего не происходило. На меня не набрасывались голодные твари, не уходила земля из-под ног, из пропасти не лезло наверх чудовищное создание этих гор, чтобы поглотить человека, нарушающего спокойствие их мира.

Холод поднимался по моему коченеющему телу. Рядом кружили мелодии, рожденные ганлином гурха, – бесплотные, легкие, мягкие, сглаживающие какофонию моей флейты, призывающей потусторонние силы. Я закрыл глаза, продолжая играть, не прерываясь ни на секунду, сосредоточился на музыке и почти не заметил, как лед, охватывающий мою физическую оболочку, начинает сковывать и душу… Холодный укол в солнечное сплетение. Затем еще одна ледяная игла, и еще…

Ганлин кричал от боли. Мое дыхание давало ему жизнь, отбирая ее у меня. Печали, радости, заботы, огорчения, привязанности, сомнения, картины прошлого – уходили, утекали, превращаясь в долгие, резкие, мелодичные, обрывистые, режущие слух звуки, которые издавала флейта. Из них сложилась недолгая, плавная, задумчивая элегия – мое детство. Старый дом в пригороде, стены, увитые плющом, высокие окна с мелкими разноцветными стеклами… Подозрительные взгляды соседей, видящих во мне нечто противоестественное, чуждое, почти враждебное. Родители, всем своим видом постоянно показывающие неловкость за мое появление и существование. Старший брат, привязанность которого сменялась приступами агрессивной враждебности… Все эти воспоминания, превращенные в пение ганлина, уплыли и растаяли в темноте.