Соболева Соболева - Безумие зверя

Никто не плакал. Иногда слезы облегчают страдания, и каждый из них мечтал сбросить гнет тяжести. Они стояли уже несколько часов, не шевелясь как статуи, выкованные из гранита. На столе белела аккуратная белая коробка, украшенная праздничной лентой. Комнату освещал лишь блеклый свет от экрана компьютера. За последнюю неделю они слишком часто собирались все вместе. Только сейчас их было на одного меньше. Николас чувствовал, как все тело сдавливает стальным обручем с такой силой, что он не мог даже пошевелить пальцем. Болела каждая клеточка, в горле пересохло, губы потрескались. Он смотрел на коробку, немигающим взглядом его лицо стало бледным до синевы. Тишину нарушил Влад, чужим надтреснутым голосом он произнес:

— Я проклинаю ее, это дьявольское отродье, которое называлось моей дочерью. Я проклинаю все, что связано с ней ее имя, ее вещи. Она вне закона. И если мои ищейки когда-нибудь до нее доберутся — я позабочусь, чтобы ей вынесли самый безжалостный приговор. Лина всхлипнула и закрыла лицо руками. Она первая кто наконец-то смог заплакать. Влад посмотрел на брата, ожидая его слова.

— Нет. Ее найдут не ищейки, ее найду я. Она вернется домой, Влад. Глаза короля запылали ненавистью.

— Никогда ее нога не ступит на мои земли, сюда ее внесут только мертвой.

— Она вернется домой, я сказал, — отчеканил каждое слово Ник, — она вернется, и я накажу ее сам. Я накажу ее так, что она будет мечтать побывать в зале суда. Она будет мечтать о смерти. Ни одна ищейка не будет ее искать, Влад. Никто не должен знать как погиб отец. Для всех он пал жертвой демона. Мы не доставим ей удовольствия видеть как низко пала наша семья, во что ей удалось нас превратить. Эту тайну мы похороним вместе с отцом. Голос Ника дрогнул, он крепко сжал челюсти и с вызовом посмотрел на брата.

— Нам не удастся долго скрывать. Совет узнает. Лучше отдать ее суду, — Влад не перечил, он обессилено прислонился к стене.

— Я буду ее судом. Какая бы тварь не скрывалась под лживой личиной — она моя жена и принадлежит мне по закону.

Лина слушала их с расширенными от страха глазами, она все еще не понимала, что они говорят о ее нежной девочке, о ее ребенке.

— Я в это не верю и не поверю никогда. Вы вот так просто приговорили ее?! Вы оба! Не дав ей сказать ни слова в свое оправдание? Мы не можем выносить приговор так просто это подло, это…

— Подло? Ты говоришь это подло? А то, что до самой смерти я не забуду, как она убила моего отца? Эта тварь смотрела в камеру и улыбалась, тварь которую я вырастил, которую носил на руках. Думаешь, мне не больно, что от моего отца осталась эта проклятая коробка? Что в фамильный склеп я отнесу лишь горстку пепла от его сердца? Николас закрыл глаза, не в силах видеть искаженное страданием лицо брата.

— Я бы принял его смерть если бы он погиб в бою, я бы оплакивал его, я бы похоронил его с почестями… Но так подло…так низко убить родного… Если бы это был я или ты, Лина?! Думаешь, это ее бы остановило? ОНО больше не наш ребенок, это отродье дьявола!

Ник рывком прижал Влада к себе, чувствуя, как содрогается его тело от рыданий. У него самого слез не было, глаза пекло от сухости. Ему казалось, что внутри он умер. Что вместо плоти в нем шевелятся черви и пожирают его душу. Его слепил гнев, ненависть ядом разъедала сердце как серная кислота.

— Я верну ее домой, — снова повторил он, поглаживая Влада по спине — верну домой, и она заплатит за смерть отца.

— Но как? К демону так просто не попасть, — тихо прошептала Лина.

— От той сделки, что я ему предложу, он не откажется. Ежегодно Собиратели Душ должны принести ему новых жертв из привилегированных кланов. Их должно быть семьдесят две, ровно столько, сколько в свите сатаны демонов. Чем выше число душ, тем больше почестей демону. Влад вцепился в воротник рубашки Николаса:

— Отдать ему в жертву наших собратьев? Обменять на эту тварь? Ты в своем уме?

— В своем и мы отдадим. Влад, все должно остаться в семье и никто не должен знать, что произошло на самом деле. Ты подкупишь ищеек. Информация не просочится в Совет, а кого нужно заставишь замолчать навсегда. Ты сделаешь это ради отца. Так бы он поступил с одним из нас, если бы…

— Она не одна из нас! Она никто, найденыш, неизвестный ублюдок подкинутый нам самим адом. Она не одна из нас. Теперь уже Ник тряхнул Влада и посмотрел ему в глаза.

— Она одна из нас потому что — она моя жена. Разжав пальцы Влад осел на пол раскачиваясь из стороны в сторону.

— Делай как считаешь нужным. Мне все равно. Я сделаю все, о чем ты просишь, но для меня этой твари не существует. Будь она проклята. Будь проклята. Хлопнула дверь кабинета. Ник понял, что Лина не выдержала, он слышал затихающие шаги на лестнице, ведущей в ее спальню.

— Нужно сообщить Кристине и Витану, Фэй уже наверняка знает. Словно в ответ на его слова в кабинет вошел Криштоф, бледный как мел.

— Она уже знает. Я приехал к вам, она хочет, чтобы я был рядом с ним, когда вы похороните, то что от него осталось. Фэй справится сама. Я оставил с ней двух воинов. Ник, она передала тебе вот это. Криштоф протянул Нику флакон.

— Всего три капли, и падший ангел будет бессилен как любой смертный. Это жидкость проклятие Чанкра. Нейтрализовать практически невозможно. После нескольких месяцев употребления Падший беспомощней и чувствительней человека.

Николас кивнул и почувствовал, как лед сковал еще кусок его сердца. Фэй знает, кто убил ее брата. Фэй видела то же, что и они. Больше нет сомнений…Никаких.

Его жена — жуткий монстр, которого ненавидит даже такое доброе существо как Фэй. Все кончено. Это даже не жажда мести — это ненависть, ярая, жгучая ненависть и холодное желание поставить на колени, заставить пожалеть о каждой минуте ее жизни. Но кусочек сердца все еще пульсировал, принося невыносимую боль. Там в самом уголке, обливаясь черной кровью, все еще жила сука-любовь. И не разъесть ее ядом ненависти, не удушить, не выжечь без риска, убить само сердце. Пусть корчится от боли и будет проклят этот кусок. Пусть медленно подыхает в агонии, пока не покроется тем же льдом. Ведь когда-нибудь смерть наступит и в этом уголке сердца. Через время…через годы или столетия…но наступит. Он на это надеялся, он желал этого, он жаждал забыть.

Похороны в семейном склепе состоялись через несколько часов. Самуила провожали в последний путь его собратья, и все покрылось морем кровавых слез и лепестками алых роз. Так провожают в последний путь короля. Для многих он так и не стал бывшим. Его хоронили молча. Без ненужных тирад прощания и без музыки. Слезы и тихие стоны. Только Николас стоял отрешенный, без возможности заплакать, без возможности дать волю своему горю.

«Я поплачу, отец. Я поплачу, когда буду уверен, что та, кто убила тебя, испила чашу страданий до конца. Тогда я приду к тебе и буду плакать. Я люблю тебя, отец. Я никогда тебе об этом не говорил, а теперь поздно. Слишком поздно. Но я знаю, что сейчас ты меня слышишь. Я не должен был тебя отпускать, но любовь к этой стерве затмило мне разум и я не верил…до последнего не верил. Наверно я любил ее больше чем тебя, даже больше чем себя самого. Я стал слепцом и слабаком. Прости меня, отец. Прости, если сможешь». Раздался удар колоколов и крышку склепа задвинули сыновья, вытянулись по стойке смирно воины-вампиры, отдавая последние почести. Николас сжал руку Влада, чувствуя, что тот на грани, что еще немного и сорвется.