Олег Дивов - Чёрные тени Страны Советов

— Прекрасно сказано. — Ключевский кивал, приобняв Страхова за плечо и глядя, как тот разливает коньяк. — Полностью согласен. В нашем деле та же фигня. Я давно заметил, кого ни возьми — пыжатся все, пыжатся… Бесплодные попытки возгонки нарратива до состояния дискурса.

— Надо это записать, — восхищался Страхов и шарил под столом в поисках портфеля. — Ты мне это продиктуй. А то у меня на днях процесс…

Шугаев тем временем затесался между Леночкой и Аней и давил на жалость, описывая, как трудно быть народным депутатом.

— Решил — из принципа не пойду на заседание. И не хожу. Просто не хожу туда. День не хожу, два, неделю, другую — никакой реакции. Месяц не хожу: по фигу! Сижу теперь и думаю, в чем дело — это я такой неприметный или они такие раздолбаи…

— Вы очень даже приметный! — уверяли его женщины хором.

— Бабушка говорила, что вроде бы прадедушка… Или черт его знает кто, — рассказывал Беленький ведущему Диме. — Ну, при царе когда. Короче, ремесленник был. Держал мастерскую по заточке напильников.

Дима незаметно отодвинулся от прогрессивного мыслителя подальше и бросил затравленный взгляд на шефа. Но Ключевскому было не до него. Он жаловался Страхову на личную жизнь.

— Вот ты говоришь, я гуманитарный технолог, обязан в женщинах понимать. А я не понимаю! Не въезжаю, чего им надо. Чего им надо вообще. Редкая ясность в частных вопросах: дай денег, хочу ребенка, купи шмотку, пора на курорт. А вот глобально — тьма и ад кромешный. Может, они не люди?! Ты, адвокатище, объясни мне!

— Одинаковые. Пусть не внешне, но внутренне — как шнурки, — объяснял ему Страхов. — Все одинаковые.

Режиссер Митя встал из-за стола и преувеличено четким шагом удалился в туалет.

— И этот одинаковый, — сказал Страхов, провожая его сочувствующим взглядом.

— Друзья мои! — воскликнул Шугаев. — Я должен сказать. Это важно. Потому что я люблю вас. Вы должны знать правду!

Он поднялся на ноги и ленинским жестом выбросил над столом руку со стаканом. Из стакана плеснуло коньяком, правильно Ключевский сообразил насчет скатерти, этому столу завтра снова работать на телевидении.

— Друзья! — провозгласил Шугаев. — Каждый из нас задавался вопросом: почему, собственно, они — ну, вы поняли, — они… Почему они воруют? Рассказываю. Они воруют чисто от неуверенности. Они просто не отдают себе отчета, до какой степени нам все по фигу. Я бы на их месте не воровал, а расстреливал! Каждого десятого. Просто так, для развлечения. Потому что можно. Потому что тут, в России, можно всё. Вам же по фигу. Будьте здоровы!

Шугаев выпил и рухнул на стул между Аней и Леночкой. Все за столом тоже выпили, не чокаясь, словно по покойнику. В бывшем шоколадном цехе воцарилась хмурая тишина.

— Как правильно вы сказали, — подала голос Аня. — Как верно. В России всем по фигу. Что отдельный человек, что целая область, в которой работали люди… Это можно разворовать, уничтожить… И людей погубить. И всем по фигу. Я просто сама видела.

— Что видела, дорогая моя? — подбодрил ее Шугаев.

— Когда эти негодяи развалили Советский Союз, — начала Анечка, — это был такой ужас…

Друзья скривились, один Шугаев — мастерство не пропьешь — сохранил на лице маску понимания и сочувствия. Они все родились во второй половине шестидесятых и застали СССР в таком непотребном состоянии, что сами бы его развалили, только он и без их помощи рухнул… Продюсер Аня была из следующего поколения и, по их понятиям, лучше бы на эту тему молчала. Чего она видела в том Союзе — детский сад да начальную школу.

— Да что ты помнишь про тот ужас! — отмахнулся Герасименко. — Сколько тебе было лет! Ничего, что я на «ты»?.. Настоящий ужас — это когда ты кладовщик, пахал весь день, к ночи проголодался как собака… А съедобного на складе только ящик амаретто и пять бочек маринованного папоротника! Ребята утром реально пересрали, когда меня там нашли…

И потянулся к бутылке.

— Не перебивай даму! — сказал Шугаев строго.

— Извини, я как-то не подумал, что это твой избиратель.

— Да имей же совесть!.. И что тогда случилось, Анечка? Я так понимаю, это личная история? Развал страны больно ударил по вашей семье?

— Да, по семье, — согласилась Аня, неприязненно косясь на Герасименко. — Мой папа работал в «почтовом ящике». Талантливый ученый, работал на оборонку всю жизнь. В девяносто первом им практически перестали давать зарплату…

— Тяжелый год, непростой, — ввернул Шугаев.

— Было очень трудно, — согласилась Аня.

— Ах, какой вкусный был в том году вермут за двадцать четыре рубля пять копеек… — Герасименко мечтательно закатил глаза. — Брали обычно сразу по четыре, на сто рублей… Ой, извините!

— …А в девяносто третьем мама познакомилась с одной теткой, у которой был жених Салим. Потом выяснилось что вовсе не мама, а они с ней специально познакомились. И этот Салим предложил папе ехать работать в Ливию. Но папа отказался. Мама рыдала и заламывала руки, вопила, что он не имеет права лишать семью обеспеченного будущего. Деньги ему обещали и вправду сумасшедшие, даже по нынешним временам. Но папа стоял на своем, он не хотел предавать Родину.

— Токо-в-псутствии-адвоката! — нечленораздельно выпалил Страхов.

Все за столом вздрогнули. Адвокат снова уронил голову на грудь. Он, оказывается, успел задремать.

— Мне один раз предложили Родину продать, — громким шепотом сообщил Беленький ведущему Диме. — Я думал, они с ума сошли, а это оказалась лабораторная работа школы внешней разведки…

Дима отодвинулся от прогрессивного мыслителя еще дальше.

— Чего надо было ливийцам в девяносто третьем? — пробормотал Ключевский. — Что хорошего им мог сделать русский ученый? Тем более у них руки из задницы растут… Центрифуги им были нужны, так это не к нам, это к доктору Хану…

Все посмотрели на него, кто с недоумением, кто с легким испугом.

— Откуда же я знаю… — сказала Аня обиженно.

— Нет-нет. Это я так, думаю вслух. Рассказывай.

— Институт загибался, безденежье доканывало отца, и он уходил в себя. В Ливию ему не позволило уехать чувство долга, но и Родине он уже не был нужен. Еще через пару лет папа ушел в себя окончательно и уже не вернулся, он просто сидел целый день и стеклянным взглядом смотрел в одну точку. Некоторые его коллеги к тому времени прекрасно работали в Ливии…

— Бедный ваш папа… — сказал Шугаев прочувствованно. — Несчастная наша страна.

— А почему он отказался-то? — тупо спросил Дима. — Если другие поехали, значит, можно было?

Шугаев строго поглядел на него и украдкой покрутил пальцем у виска.

— Ты дурак?! — почти взвизгнула Аня. — Работать на ядерную программу Ливии, не разгласив государственные секреты, было невозможно! Папа ни за какие деньги не соглашался стать предателем!