Айзек Азимов - Седьмая труба

— Золотистых, хрустящих хлопьев, содержащих в себе уйму полезной энергии!.. — вскричал Билликан-младший.

— Покрытых сладкой как мед, прозрачной глазурью; это и сладости, и еда… — пророкотал Билликан-старший.

— Возбуждающая самый никудышный аппетит, — прорычал Билликан-самый-старший.

— Вот именно, — сказал Р.Е. — Какой аппетит?

Они равнодушно посмотрели на него.

— Прошу прощения… — произнес Билликан-младший.

— Кто из вас голоден? — спросил Р.Е. — Я нет.

— О чем эта дурацкая болтовня? — призвал к ответу разгневанный Билликан-самыйстарший. Он так яростно потрясал своей невидимой тростью, что, существуй она на самом деле, он бы проткнул ею Р.Е. насквозь.

— Я пытаюсь вам втолковать, — сказал Р.Е., - что отныне никто не будет есть. Это уже потусторонний мир, и еда здесь не нужна.

Одинаковые выражения вытянувшихся лиц троих Билликанов не требовали перевода. Было ясно, что они проверили свой собственный аппетит и обнаружили его отсутствие.

— Полнейшее разорение! — смертельно побледнев, произнес Билликан-младший.

Билликан-самый-старший неслышно и тяжело стучал об пол своей воображаемой тростью.

— Это же конфискация имущества без надлежащего судебного рассмотрения. Я предъявлю иск. Я предчувствую иск.

— Совершенно неконституционно, — согласился Билликан-старший.

— Если вы найдете, кому предъявлять иск, то мне остается лишь пожелать вам большой удачи. А теперь, если позволите, я, наверное, пойду на кладбище.

Надев шляпу, он шагнул за дверь.

Этериил стоял в сиянии шестикрылого серафима, и в пространстве подрагивали смерчи, вызванные его волнением.

— Насколько я понимаю, — проговорил херувим, — вверенная тебе вселенная ликвидирована.

— Совершенно верно.

— Что ж, ты ведь, надеюсь, не ждешь от меня, что я начну восстанавливать ее?

— Ничего я от тебя не жду, — ответил Этериил, — только устрой мне встречу с Главой.

Услышав это слово, херувим тут же выразил жестами свое благоговение. Кончиками двух крыльев он коснулся своих ног, кончиками двух других — глаз и кончиками еще двух — рта. Затем, приняв нормальное положение, сказал:

— Глава очень занят. На его плечах несметное количество дел, и все требуют решения.

— Кто же спорит с этим? Я просто хочу сказать, что если дела будут обстоять так, как сейчас, то мы получим вселенную, где сатана одержал окончательную победу.

— Сатана?

— Это еврейское слово, означающее Врага, — с нетерпением ответил Этериил. — Я мог бы употребить персидское слово Ариман [1] Олицетворение злого начала в зороастризме. . Во всяком случае, я имел в виду именно Врага.

— Но что изменит беседа с Главой? — спросил херувим. — Документ, узаконивающий Седьмую трубу, заверил печатью сам Глава, а тебе известно, что такие документы принимаются окончательно и бесповоротно и обсуждению не подлежат. Глава никогда не пойдет на ограничение своего всемогущества, аннулируя решение, высказанное им официально.

— Это твое последнее слово? Ты не устроишь мне встречу?

— Я не могу.

— В таком случае, — проговорил Этериил, — я сам встречусь с Главой. Я намерен вторгнуться в Средоточие Primum Mobile [2] Главная движущая сила (лат.). . И если это означает мою гибель, да будет так! — Он сконцентрировался.

— Какое святотатство! — в ужасе пробормотал херувим, и в это время Этериил подпрыгнул и исчез. В пространстве слабо громыхнуло.

Пробираясь по запруженным улицам, Р.Е.Манн уже не удивлялся при виде сбитых с толку, сомневающихся, равнодушных людей в шитой на скорую руку одежде или, как правило, вообще без нее.

Девочка, по виду лет двенадцати, перегнулась через железные ворота и, стоя одной ногой на перекладине, раскачивала их взад и вперед. Когда Р.Е. проходил мимо, она вдруг произнесла:

— Здравствуйте, мистер.

— Здравствуй, — ответил Р.Е.

Девочка была одета, а значит, не принадлежала к числу… э-э… «возвращенцев».

— У нас в доме новый ребеночек, — сказала девочка. — Она мне сестра и когда-то уже была у меня. Мама плачет, а меня послали сюда.

— Хорошо, хорошо, — отозвался Р.Е. и, пройдя за ограду, направился по вымощенной дорожке к дому, ненавязчиво претендующего на принадлежность к среднему классу.

Он позвонил в дверь и, не получив ответа, открыл ее и ступил через порог.

Откуда-то доносились приглушенные всхлипывания. Р.Е. пошел на эти звуки и, подойдя к одной из дверей, постучал. Находившийся в комнате мужчина примерно пятидесяти лет — грузный, с изрядно поредевшей шевелюрой и довольно упитанными щеками и подбородком — посмотрел на гостя со смешанным чувством удивления и негодования:

— Кто вы?

Р.Е. снял шляпу.

— Я подумал, что мог бы помочь вам. Ваша девочка там, на улице…

Сидевшая на стуле у двуспальной кровати женщина подняла голову и без всякой надежды взглянула на него. Ее волосы были тронуты сединой. Лицо распухло от слез и подурнело, на тыльной стороне кистей выделялись синеватые жилки. На кровати лежал пухленький и голенький младенец, который вяло сучил ножками и бессмысленно поводил младенческим невидящим взглядом.

— Это мой ребенок, девочка, — сказала женщина. — Она родилась в этом доме двадцать три года тому назад и в этом же доме умерла десяти дней от роду. Я так тосковала по ней.

— А теперь она снова с вами, — проговорил Р.Е.

— Слишком поздно! — неистово вскричала женщина. — У меня было еще трое детей. Моя старшая дочь замужем, сын — в армии. Я слишком стара, чтобы иметь сейчас ребенка. И даже если… даже если…

Мышцы ее лица прилагали героические усилия, чтобы сдержать слезы, но потерпели неудачу.

— Это не настоящий ребенок, — монотонным, невыразительным голосом произнес ее муж. — Он не пачкает пеленок. Ему не требуется молока. Что нам делать? Он никогда не вырастет. Он навсегда останется младенцем.

Р.Е. покачал головой.

— Не знаю, — сказал он. — Я думаю, что ничем не смогу помочь вам.

Он спокойно вышел. Он хладнокровно подумал о больницах. В каждой из них сейчас, наверное, появляются тысячи детей.

Складывают их на полки, зло усмехнулся он про себя. Штабелями, как дрова. О них не нужно заботиться. Их маленькие тельца — всего лишь хранители несокрушимой искры жизни.

Он прошел мимо двух мальчиков — по всей видимости, одного биологического возраста. Обоим было, очевидно, лет по десять. Их пронзительные голоса невольно привлекли его внимание. В неярком, без солнца, свете обнаженное тело одного из мальчиков сияло белизной; значит, он был «возвращенцем». Другой им не был. Р.Е. остановился, чтобы послушать, о чем они говорят.

— Я болел скарлатиной, — заявил тот, что был без одежды, и в его голосе прозвучали явные нотки превосходства.