Мелисса Марр - Хранители могил

— Ребекка?

— Я слушаю. Простите, я…

— Я понимаю. — Уильям немного помолчал. — Мэйлин должна быть похоронена в течение тридцати шести часов. Это значит, тебе нужно немедленно вернуться в Клейсвилл. Собирайся и вылетай.

— Я… она.

Ребекка вдруг ощутила, что ей нечего сказать. В Клейсвилле существовала более чем странная традиция — хоронить умершего как можно быстрее. Никакие средства, препятствующие разложению тела, не допускались. Ребекке было плевать на традицию. Она не хотела видеть Мэйлин лежащей в гробу. Она хотела видеть бабушку живой!

Она может хотеть что угодно. А Мэйлин мертва. Как Элла. Как Джимми.

Ребекка впилась в телефонную трубку.

— Никто не позвонил… в больницу. Никто не позвонил мне. Если б мне позвонили, я уже была бы там.

— Ребекка мы не виноваты, что тебя полдня не было дома. Номер твоего мобильного мы не знаем. Не трать время зря и собирайся.

— Я успею сегодня. Все равно опоздаю на церемонию прощания.

— Не опоздаешь. Похороны завтра. Ты успеешь на ночной рейс.

Ребекка тут же принялась обдумывать, что надо сделать. Достать из кладовки переноску для Херувима. Мусор. Выбросить весь мусор. Полить плющ. Затем мысли перекинулись на одежду: есть ли у нее что-то подходящее для траурной церемонии… Одежда — не главное. Нужно не забыть главное. Перво-наперво — позвонить в аэропорт.

— Спасибо вам… в смысле, за заботу о ней. Я рада… что я говорю? При чем тут «рада»? Честно говоря, я была бы рада, если б вы не позвонили, а Мэйлин оставалась жива… Но что толку говорить об этом? Это все равно не вернет мне Мэйлин. Правда?

— Правда.

Ребекка чувствовала: вот теперь на нее начинает наваливаться вся боль утраты. Горе в буквальном смысле «перекрыло ей кислород». Ее легкие стали «тяжелыми», словно их залили водой. Ребекка стала дышать ртом.

— Скажите, а она… она долго болела? Я ведь приезжала на Рождество. Она ни на что не жаловалась. И выглядела вполне прилично. Если бы я знала… я бы… никуда не уехала. Но я ничего не знала. Честное слово. Слышите? Пока вы не позвонили.

— Ребекка, у нас будет время поговорить. Здесь. Давай пока отложим все твои расспросы, — мягко, но решительно сказал ей Уильям Монтгомери. — Позвони в аэропорт и закажи билет на ближайший рейс. До встречи.

Уильям отодвинул телефонный аппарат в дальний конец стола.

— Ребекка обещала вылететь ближайшим рейсом. Ты мог бы сам ей позвонить. По-моему, это нужно было сделать тебе, а не мне.

— Нет, — возразил Байрон, усаживаясь с другой стороны стола.

Перед ним лежал лист со всеми телефонными номерами Ребекки, собранными за годы ее странствий по городам и весям. Некоторые были записаны рукой Ребекки, остальные — рукой Мэйлин. «Даже если у нее горе, это не повод ей звонить, — думал Байрон. — Я не держу на нее зла за прошлое. Но и бежать к ней вприпрыжку не собираюсь. Хватит с меня словесных баталий».

— Я звонил Джулии, — сказал Уильям. — Она не приедет.

— Не приедет отдать последней долг свекрови? — удивился Байрон.

— Бывшей свекрови. Не скажу, что она была слишком огорчена известием о смерти Мэйлин. Пусть это останется на ее совести. Кроме нас, Ребекку здесь некому поддержать. Ты ей нужен, Байрон.

— Я никогда не отказывал ей в помощи. Ты это знаешь. И она тоже.

— Ты же у меня хороший парень, — сказал Уильям сыну.

Байрон опустил глаза. Он вовсе не чувствовал себя таким уж хорошистом. По правде говоря, он устал жить без Ребекки. И в то же время совершенно не представлял своей жизни с ней. Байрон даже знал причину: Ребекка не могла оставить в покое прошлое; не могла или не желала понять, что за эти годы оба они изменились.

Байрону вспомнилась их последняя встреча на чикагской улице. Ребекка тогда без обиняков заявила: она больше не желает его видеть. Байрона особенно резануло, что она называла его по первой букве имени — Би. Совсем как в школьные годы.

— Запомни, Би. Я никогда не буду той девчонкой. Ни для тебя, ни для других. Особенно для тебя.

Она кричала, задыхаясь от слез и не обращая внимания на прохожих. Впрочем, те тоже не обращали внимания на очередную сумасбродку. Мало ли таких в Чикаго?

Их ночи, проведенные вместе, можно было пересчитать по пальцам. А утром, когда Байрон просыпался, ее уже не было рядом. Она исчезала, не оставив записки. И не звонила, пока он, узнав от Мэйлин ее очередной телефонный номер, не звонил сам.

Уильям протянул руку, потрепал сына по плечу, затем встал. Оставалась еще одна тема, связанная с Ребеккой. Отец и сын Монтгомери оба не хотели трогать эту тему. В особенности Байрон. Но молчать дальше было уже невозможно.

— Мы не должны забывать, что Ребекка не родилась в Клейсвилле. Она прожила здесь неполных три года, а потом целых девять лет бывала только наездами, — сказал Байрон. Он дождался, когда отец повернется к нему и добавил: — У нее обязательно появятся вопросы.

Уильям кивнул.

— Ребекка узнает все, что должна знать, когда это будет нужно. Мэйлин отличалась редкой предусмотрительностью. Она заранее привела все в порядок.

— О каком порядке ты говоришь, отец? — не выдержал Байрон. — Я заглянул в так называемый кабинет Мэйлин. Там нет ни одной ее бумажки! Только то, что ей передавала наша секретарша. Никаких папок с просьбой передать Ребекке. Даже завалящего конверта с письмом к внучке не нашлось. Такое ощущение, что Мэйлин собиралась жить вечно.

Байрон старался говорить спокойно, но у него этого не получалось. В нем вдруг прорвалась досада мальчишки-подростка, от которого взрослые что-то утаивают. Вопросы были не только у Ребекки. У него самого хватало вопросов, на которые он до сих пор не получил от отца вразумительного ответа.

— Отец, по-моему, мы с Ребеккой находимся в одинаковой ситуации. И Мэйлин, и ты темнили, как могли. Прежде я мирился с таким положением вещей. Но больше не могу. И не хочу. Если ты считаешь меня полноправным партнером в похоронном деле, то хватит тайн и недомолвок!

— Всему свое время, — невозмутимо ответил сыну Уильям. — То, что женщины рода Барроу всегда были в курсе всех смертей в Клейсвилле, — это традиция. Мэйлин — не канцелярская крыса, чтобы заниматься разной писаниной. Не знаю, какие папки и конверты ты рассчитывал найти в ее кабинете. Я же тебе сказал: Мэйлин была очень предусмотрительной. Это тоже традиция женщин из рода Барроу.

Уильям вышел. Байрон слушал затихающие отцовские шаги в коридоре. Мягкий серый ковер довольно быстро их заглушил.

— Традиции, — повторил Байрон. — Черт бы побрал ваши традиции.

Это «универсальное объяснение» он слышал не первый раз. Еще в школе оно казалось Байрону шитым белыми нитками. И оно же было главной причиной, почему на следующий день после окончания школы Монтгомери-младший уехал из Клейсвилла и странствовал восемь лет. За все эти годы объяснение не приобрело для него ни капли смысла. Наоборот: отцовские недомолвки и отговорки вызывали все более сильную досаду и раздражение. Байрон знал: в маленьких городах полно разных странностей, но Клейсвилл был не просто заурядным городишкой со странностями. У него имелась некая отличительная черта. Из всех прочих городишек можно было уехать навсегда и больше не возвращаться. Ты забывал о городе, и город забывал о тебе. Только не Клейсвилл. Он почему-то неотвратимо тянул к себе назад.