Pferd im Mantel - Колокола обречённых. Ч.1: Очищение молитвой

— Ну, без приключений вам смену! — улыбнулся в ответ Федя.

Фура миновала мост и оставила позади, в пыли, пост, с которым так много было связано. Не только у Фёдора — не у него одного. Таким уж местом стал этот мост — местом встречи. А его, как мы все знаем, изменить нельзя!

Сельский совет смог собраться только затемно. Пока горестные вести о гибели Гришиной группы гуляли из дома в дом по Селу и окрестным деревням, все Старшие были заняты своими неотложными делами. Кто мог побросать — побросали. Собрались в Сельсовете — бессменном офисе Григория Алпатова и его мужиков. Фёдор домой не пошёл — послали паренька на велосипеде на Вельшино, за Степаном Политычем и дедом Колычевым, велешинским старостой, а с ним отправился в свой новый дом и Илья. С Вельшина явились скоро: Политыч, дед Макар, Саня Щемило. Лица грустные, озабоченные. Явился Русков, сопровождаемый толпой кушалинских баб, причитавших и рыдавших. Поочерёдно подходили бригадиры, старосты жилых деревень — с Перелог, с МКМа, С Найдёнова, сопровождаемые односельчанами. Со своими мужиками — лесорубами подтянулся Михалыч: только узнав о случившимся, побросали свои топоры и пилы. Чем становилось позднее, тем больше собиралась толпа на Центральной площади, слышались рыдания, всхлипывания, причитания. Люди старались не кричать, не шуметь — площадь тихо гудела приглушёнными голосами, придавленными общей, нежданной бедой. Вспоминалось первое утро, заполненное ужасом, страхом и кровью. Но даже тогда в воздухе не витал запах такой беды…

Вечернюю Службу через это провалили, меж тем, клир во главе с отцом Паисием в полном составе, положенное дослужил при пустом Духовом храме, и лишь тогда, после Службы, показался на площади. Отец Паисий, извещённый о случившимся облачавшимся к Службе, словно постарел лет на десять — в чёрной рясе и камилавке шёл он от храма, опираясь на посох. За ним поспешал отец Александр, опустив головы долу, шли и дьяконы во главе с Феофаном. Батюшки благословляли собравшихся, как могли — утешали. Когда духовники вышли, толпа, спаянная общим горем, как-то сразу подобралась, загудела, потянулась к священникам. Все ждали — что скажет отец Паисий. Тот проследовал на крыльцо — остальные за ним. Открыл было дверь, но, застыв на мгновение, махнул рукой и повернулся к собравшимся на площади людям. Гомон сразу утих, притихли и всхлипы — настоятель поднял руки вверх:

— Братья мои! И сестры! На всё воля Божия. Скорблю вместе с вами — всем сердцем своим, всею душою скорблю. Страшный день, страшные новости — помилуй Господи! Знаю, что следующие слова прозвучат, возможно, сейчас в пустоту, но скажу их: не дайте волю унынию. Помолимся за наших погибших сегодня родных, друзей… просто соседей. Царствие им Небесное! Помолимся за них, ибо более ничего мы теперь сделать для них не сможем. Но силою нашей соборной молитвы да смилостивится Господь Вседержитель, и как отдали они свои души Ему на бранном поле — а это именно так — да вознесёт их в Небесные чертоги и упокоит со Святыми. Радея за нас всех, погибли наши братья. Будем достойны их памяти, с новыми силами да приступим назавтра к делам своим и обязанностям. Будем жить, коли есть на то воля Божия! Скорбите, родные мои — но не унывайте.

Прокашлявшись в кулак, отец Паисий обвёл взглядом своих прищуренных глаз толпу и вдруг погрозил пальцем.

— А такого, как сегодня — чтоб боле мои глаза не видели! Стыд и срам, прихожане! Такие времена на дворе — а Храм на заутрене пустой! Беда бедою, но первым делом — воздать славу Господу! А то, как бы ещё худое что не вышло. Подумайте на тем, что сказал. — Повернулся батюшка, и, раскрыв дверь, скрылся в Сельсовете.

…Фёдор — тот, наверное, уже раз тридцать пересказал как что было, а люди не отходили, толпились вокруг него. Понимая, что на душе у родных погибших мужиков, старался отвечать каждому и каждой, осаждавшим его, наперебой спрашивающих насчёт своих — а ну как чудо случиться и выплывут подробности, дарующие хотя-бы тень надежды. Весь день не евши — не пивши, голодный, чумазый, уставший Фёдор не мог найти места, чтобы хотя бы присесть. Одолевала изжога и голод вместе с нею, но он понимал — шансы пожрать равны нулю, сейчас по следующему кругу рассказывать, докладывать, отвечать на вопросы — теперь уже Совету.

На крыльцо вышел Валера Паратов:

— Фёдор! Ну что ты там?! Давай заходи — все в сборе, тебя кличут!

Фёдор зашёл в комнату, которую раньше занимал Гриша. На полках его бумаги, вещи. Офицерская куртка висит на стуле, оставленным незанятым… Стол, и за ним сидят отцы Паисий, Александр, бригадиры, старосты. За ними толпятся остальные — дьконы, Политыч, Михалыч, незнакомые мужики с деревень и бригад. Давно не собирался Совет в таком составе — с первых дней, да и лучше бы и не собирался сегодня: повод больно худой.

Председательствовал Русков — Фёдор лично знаком с ним не был, однако помнил по детским ещё своим временам. Вошёл, представился.

— Ну что, товарищи мои. — начал Пётр Василич, кивая на вошедшего Фёдора. — Давайте минутой молчания сперва помянем наших мужиков и Григория. Вечная память!

Все сидевшие встали, и, наклонив головы, замерли вокруг стола. Постояв так минуту, Русков присел:

— Приступим тогда. Повод у нас хуже некуда. Погибли люди, во главе с Алпатовым. С Вами, Фёдор, мы вроде незнакомы…

— Не совсем. — ответил ему Фёдор, стоявший напротив него у стола. — Я-то Вас знаю. С детских лет ещё, когда у деда с бабушкой летом гостил на Вельшине.

— Да что ты говоришь! Значит, получается, ты вроде как наш, велешинский?

— Ну вроде того. Арсения Светлова внук, может знали его?

— Вон оно что. Арсин внук — а я-то сижу, гадаю — на кого похож! Знал его, как же. Хороший дед был, Царство ему Небесное. Ну, раз так, это меняет дело. А я думал — пришлый ты, чужой… Шапку снимаю перед тобой, что бы люди не говорили. Спасибо, сынок. За провизию, что не бросил, а привёз на Село — спасибо. Слава Богу, родной, что живым выбрался. Знаю, что язык у тебя, верно, уже отваливается пересказывать, однако, расскажи-ка нам всем теперь ещё разок — как оно всё вышло.

Фёдор, покряхтев, посмотрел на старика извиняющимися глазами:

— Пётр Василич, отец Паисий! Можно присяду? Ноги отваливаются…

Батюшка всплеснул руками и хлопнул себя по лбу:

— Да что ж мы, прости Господи! Человек ведь весь день на ногах, через такое прошёл! Ну-ка, Гена! — Повернулся он к молодому прислужнику, стоявшему за ним. — Беги-ка на улицу, кликни кого из женщин. Пусть хоть что-нибудь принесут голод человеку утолить. Что ж мы невнимательные такие, прости Господи! Ну-ка, садись Федя. Вот рядом со мной, на стул.

Срамнову пододвинули стул, он сел. Следующие полчаса он рассказывал Совету как всё произошло, стараясь не упустить ничего, припоминая подробности и каждый шаг, сделанный группой с утра. Пока рассказывал, с крыльца передали блюдо с пирогами и банку молока. Рассказывая, Фёдор уплетал эти превосходные пироги с капустой, чавкая и прихлёбывая прямо из банки. Отец Паисий, наблюдая за его трапезой, улыбнулся — слава Богу, такое пережил, а аппетит не утратил — крепкий мужик. Закончил он свой рассказ инцендентом с Неклюевым на русинской заставе, и рассказав, спросил: