Иван Панкеев - Копья летящего тень

— Зачем?

Гипнотизируя его взглядом своих прозрачных, серо-голубых глаз, Полищук сказал:

— Так надежнее.

— То есть… ведь она же уже лежит в гробу!

— Да, но болты… толстый слой свинца…

— Вы хотите сказать, что тело уже разлагается?

Полищук молча покачал головой.

— Тогда в чем же дело? — сердито произнес Леонид Павлович, считая, что участковый врач попросту морочит ему голову.

Глядя куда-то мимо Леонида Павловича, Полищук тихо произнес:

— Дело в том… что она, возможно, живая… — и тут же торопливо поправился, — …нет, я не это хотел сказать… ее нельзя назвать живой, она… неумирающая!

Леонид Павлович смотрел на него, разинув рот. Значит, все будет продолжаться и дальше?.. Но как же тогда свидетельство о смерти, похороны?.. Может быть, Полищук выпил с утра? А может быть… может быть, этот врач… не в своем уме?

— В моей практике такого еще не было, — словно догадываясь о подозрениях Леонида Павловича, поспешно добавил Полищук. — Но коллеги рассказывали… Кстати, скажите мне вот что: не было ли у Вашей матери последнее время каких-то особенных желаний или стремлений?

Вошедшая в это время Люба тоже подсела к ним и, услышав только последнюю часть вопроса, сказала:

— Думаю, что было. Она хотела домой.

За свою почти семидесятилетнюю жизнь Таисия Карповна сменила много мест проживания. Старинный деревянный двухэтажный дом в маленьком уездном городке, с яблоневым садом и вековыми липами у калитки… В этом доме ее мать работала горничной, а отец служил конюхом, здесь, кроме нее, родились ее многочисленные братья, из которых выжил только один, чтобы обрести вечный солдатский покой в румынском захолустье; здесь у нее появились первые подруги, и хозяйка подарила ей первое в ее жизни штапельное платье… Потом дело пошло хуже: городок заняли красноармейцы, ее матери прострелили на улице ногу, и она стала ковылять на деревянном протезе, хозяева спешно уехали куда-то, оставив в доме добрую половину вещей на радость новым краснознаменным постояльцам, а многодетной семье пришлось перебраться в полуподвальную комнатушку в густонаселенном, кишащем насекомыми доме возле реки.

Там они жили недолго: бывшему конюху удалось выгодно продать кое-что из унесенных из дома хозяйских вещиц и построить собственный домик — сосновый сруб, обитый фанерой. В этом доме Таисия Карповна жила до окончания школы, а потом уехала в соседний город, чтобы поступить там в институт.

И на целых пять лет общежитие стало для нее настоящим домом: здесь у нее было много подруг, здесь она вышла замуж за Павла Глебовича, здесь у нее родилась ее первая дочь.

К следующему своему дому ей пришлось несколько дней идти пешком по осеннему бездорожью, то и дело припадая к земле и прикрывая собой завернутую в два одеяла полуторагодовалую девочку, когда в небе начинали гудеть немецкие самолеты. Она шла, продрогшая и голодная, полуживая от страха, утешаясь только тем, что рядом шагал, такой же усталый и перепуганный Павел Глебович, таща в заплечном мешке их скудные пожитки. Целых три месяца их везли потом на восток — в нетопленном, насквозь продуваемом сквозняками вагоне, где у нее началась горячка, а девочка простудилась и умерла. Этот вагон, с застоявшейся вонью, соломой и сквозняками, с мертвым, закоченелым, завернутым в одеяло тельцем, медленно перемещающийся в пространстве неизвестно куда, по многу дней стоящий на безымянных степных полустанках, в полной безнадежности и незащищенности — этот вагон тоже был для Таисии Карповны домом!

Они похоронили девочку в какой-то татарской деревне, где никто не понимал по-русски, и снова обзавелись домом. На этот раз домом для них стала крошечная проходная комнатка в грязной избе — с кроватью, столом и ящиком вместо сундука. В первый же день у них украли оба одеяла и двухдневный паек хлеба. Но все-таки здесь было лучше, чем в вагоне. Каждый день Таисия Карповна ходила на работу в районный детсад — семь километров пешком, утром и вечером; Павел Глебович ходил в районный центр вместе с ней, изредка их подвозил кто-нибудь на телеге. Работая на местном химическом заводе, Павел Глебович потихоньку, когда появлялась возможность, варил мыло. На вид куски получались отменные, да и запах был неплохой, но в воде мыло тотчас же растворялось, не давая никакой пены. Он торговал этим мылом на рынке, вернее, обменивал его на мороженую картошку или муку. Однажды он продал весь свой мыльный запас женщине, у которой дочь выходила замуж. Сделка оказалась очень выгодной: он получил несколько ведер картошки и кусок сала. Погрузив все это добро на санки, Павел Глебович неторопливо поплелся по бездорожью в свою деревню. В лицо дул ветер со снегом, дорога была скользкой, местами обледенелой, он чертовски устал и думал только о том, чтобы поскорее добраться до своей крохотной комнатенки и завернуться в стеганое одеяло, сшитое из старых шинелей. Вдруг ему показалось, что тащить стало легче: обернувшись, он увидел в своей руке одну веревку, санок не было. Веревка была ровно обрезана ножом. Он чуть не умер с горя в безлюдной, обледенелой степи.

Если не считать смерти дочери, это было их самым горестным воспоминанием о войне. Но у них все-таки был свой дом!

Весной Павел Глебович облюбовал за стеной цеха небольшой участок: там проходила подземная теплотрасса, земля никогда не промерзала, и он… посеял там свеклу! Урожай превзошел все его ожидания; то ли от постоянного прогрева, то ли от химических испарений корнеплоды имели гигантские размеры, а мощная свекольная ботва напоминала верхушки пальм.

В конце августа, придя на дежурство во вторую смену, Павел Глебович увидел страшную картину: его участок был пуст! Кто-то опередил его! Обезумев от отчаяния, он бросился на поиски своего драгоценного урожая, позабыв даже о том, что минутное опоздание на работу каралось очень сурово. И он нашел пропажу! Какое это было счастье! Нашел все до единой свеклы! Вор не успел увезти награбленное. Одолжив у заводского дворника тачку, он привез утром домой весь урожай.

Следующей зимой в этой грязной избе, населенной татарами, Таисия Карповна родила сына Леонида. Война закончилась, и снова вагон стал на некоторое время их домом — но на этот раз они ехали летом и во время длительных стоянок выходили в степь, да и в вагоне пахло свежим сеном, а впереди у них был дом — постоянный, надежный дом.

На месте их прежней квартиры были обугленные развалины. Ни стен, ни дверей, ни крыши — ничего. Они перебирались из коммуналки в коммуналку, пока наконец Павел Глебович, как активный коммунист, не получил двухкомнатную квартиру, считавшуюся по тем временам роскошью. В этой квартире, с окнами, выходящими на роддом, появилась на свет их вторая дочь, Галя. В этой квартире праздновались юбилеи, собирались гости и родственники; эта квартира обставлялась дефицитной по тем временам мебелью, о которой Таисия Карповна в молодости не смела и мечтать, на стенах висели ковры, в серванте стояли сервизы, в шкафах нафталинились меховые шубы и драповые пальто.