Дэвид Уильямс - Звездолёт, открытый всем ветрам (сборник)

Перидо легчало на душе от дрожи мотора и от шуршания шин по насквозь пропечённому просёлку. Он открыл глаза, любуясь придорожным пейзажем — высохшая, готовая загореться трава, местами уже обугленная. Короткошёрстная дворняжка в придорожной канаве подняла на них глаза, когда они проезжали мимо, и кровь капала с её морды; ей привалил на обед вздувшийся телёнок. Собака гавкнула, повиляла хвостом и продолжила набивать себе брюхо.

Перидо глазел на телефонные провода и колючую проволоку вдоль дороги, и хотя старался об этом не думать, но заброшенные фермы — их пустые чёрные окна — смотрели в упор на него.

Планета поворачивалась под колёсами грузовика.

«Не смотри в окно, — приказал он себе. — Не смотри, и всё».

И он снова закрыл глаза и потянулся к рукоятке на приборной доске. Включил радио; треск помех преобразился, как нарочно, в музыку здешних фермеров. Одинокая скрипка, банджо и гнусавый напев о любви.

Перидо откинулся на сиденье и постарался обо всём забыть.

На девочке был саван телесного цвета. Она прошла сквозь проём среди зелени в священную кущу. Тени льнули к ветвям вокруг неё в сгущающейся тьме, и она чувствовала на своей шее их холодное дыхание. Они шептали её имя: «Игуала…»

Прошлой ночью племя, озабоченное нашествиями пришельцев, собрало совет. «Нет у нас будущего», — говорили. Кто-то предлагал воевать, хотя ни разу не бывал в битве. Один предложил пойти на подкуп — предложил отдать кости мамонта в обмен на исход пришельцев, — но племя отказалось лишиться тотема.

Порешили колдовать. И поставили условия шаману… и старик воспротивился. «Жизнь сына, — сказал он, — не принадлежит отцу».

Но именно этого дара и требовали они. «Кровавая жертва, — говорили они, — это единственный способ изменить нашу судьбу и изгнать пришельцев с нашей земли. Дóлжно угодить богам».

«Хорошо, — сказал старый шаман, — но только не сына. Я пошлю дочь мою, Игуалу…»

Её обрядили в саван и отправили к Ткачу Судьбы — чудищу, о котором никто не хотел говорить. Прошлой ночью сводный брат Игуалы, Перидо, слез на землю с окаменелого скелета и плакал один в ночи. Она его видела… но его не было здесь этим утром, когда дрожащими руками папа пихнул её к проёму среди зелени; она оглянулась, и все на неё закричали, и вот она пошла вперёд.

Теперь она только и могла думать, что о чудище впереди, и всё твердила себе, что не боится. Она заслышала шаги, и тени вокруг неё затрепетали на фоне тьмы, словно невидимые свечи. Шаги подкрались сзади, рука коснулась плеча, и голос произнёс её имя: «Игуала».

Девочка вздрогнула, повернулась и увидела старшего брата, и он улыбался в прорывавшемся сквозь листья свете.

«Я иду с тобой», — сказал он.

Игуала посмотрела на него снизу вверх и тоже улыбнулась. «Ладно, — сказала она. — Пойдём вместе в гости к нашему другу Ткачу».

Мальчик кивнул и взял её за руку. Вместе пошли они в самую кущу, в логово чудища.

И вдруг грузовик остановился. Перидо отмёл прочь своё детство, словно слой пыли, открыл глаза и увидел человека в грязно-белом балахоне посреди дороги. В руках человека был пистолет. Перидо повернулся посмотреть на шофёра, но шофёра не было за рулём. Ключ торчал из замка зажигания, и мотор работал. Человек на дороге прицелился в решётку мотора, ствол револьвера изрыгнул облачко синего дыма, и грузовик дёрнулся назад, толкнув шамана вперёд с сиденья. Перидо ударился головой о приборную доску; доска треснула и, не желая глядеть вперёд на того человека на дороге, Перидо весь погрузился в эту жёлтую трещину, бегущую наискосок по багряной приборной доске.

И тут грузовик снова тронулся в путь. Он обтёк его тело, как река, и двинулся дальше, а Перидо остался сидеть на дороге. Перидо поднялся на ноги и смотрел, как грузовик тарахтит прочь без него. Человек с револьвером исчез.

Он пожал плечами и пошёл себе дальше пешком по дороге; вдали лежал город — цветок лотоса в дымке забвения.

Вокруг него вставали белые здания, стекло и сталь. Перидо прислонялся к ним и ощущал их прохладу. Мимо спешили деловые люди в серых костюмах, и Перидо начал терять надежду. Неуверенно пошёл он по улице, пробуя каждую дверь, ища одну, незапертую — вот эту. Под шелест кондиционеров Перидо вступил в комнату, и дверь автоматически закрылась за ним.

За столом сидела дежурная, спина прямая как палка, без выражения на лице.

— Господин Голондрино, — сказала она, — мы очень рады вас снова видеть.

— Меня зовут Перидо, — сказал он.

— Ну конечно… чем могу вам помочь?

Его сны сто тысяч раз учили его, что он должен ответить:

— Я хочу выйти отсюда.

— Дверь позади вас.

— Нет, — сказал Перидо. — Я хочу расторгнуть сделку.

— А! Ну, что ж. Вам нужно переговорить с доктором де Анджело-Сирсом. Он сейчас на заседании. Хотите, я вас запишу на приём? Я попробую как-нибудь втиснуть вас на следующую неделю…

— Нет, — сказал Перидо. — Я должен с ним встретиться сейчас.

Дежурная бросила взгляд на закрытую дверь под номером 201; он обошёл её стол и устремился к двери, пока она набирала номер и вызывала охрану. И в этот момент из её интеркома донеслось пение детей и отвлекло топотавших по коридору охранников в чёрной форме. Изумлённые, они стали оглядываться по сторонам, как раз когда Перидо дотянулся до дверной ручки. Он почувствовал знакомое пружинящее сопротивление и всплеск, когда рука его проходила сквозь дверь, и с другой стороны нащупал револьвер. Он вытянул его наружу, зная, что тот не заряжен, — последнюю пулю он пустил сквозь золотой нагрудник, чтобы остановить бьющееся внутри сердце, — но охранники остановились; послышалось бряцанье ключей. Пустыми глазами смотрели они на него.

Перидо посмотрел на них и помахал револьвером.

— Назад, — сказал он. Охранники покачали головами и опасливо приблизились. Он прицелился в люстру и выжал курок — свет вырубился, и пение по интеркому зазвучало с новой силой, как будто где-то там отступили тени и возвратился свет.

А здесь во тьме Перидо вновь потянулся к двери, и она распахнулась разом.

Он был свободен, вопреки себе самому.

Игуала в своём саване телесного цвета сидела на валуне возле тропы. Она выжила. Племя услышало песнь детей в паучьих тенетах, их славу пауку. Слыша песнь, племя ужаснулось и стояло в недоумении; спряталось в домах и вот вышло снова. Игуала и Перидо побороли чудище тем, что перестали видеть в нём чудище, а увидели то, что было — безобидного садового паука. Животик у него был светящеся-жёлтый, и ткал он чудесную паутину. Они пели ему: «наш приятель, крошка Ткач», и страхи их улетучились.

И теперь было не опасно оставить паука в паутине.