Стивен Кинг - Крауч-Энд (сборник)

И где-то в темноте он крался ко мне. Естественно, комнату он знал, как свои пять пальцев, потому что я не слышал ни звука. Но чувствовал, что он подбирается все ближе, то ли слева, то ли справа, а может, выбрал более рискованный вариант: идет прямо на меня.

Рукоятка револьвера стала скользкой от пота, я едва подавлял желание открыть беспорядочную стрельбу. И все время помнил о том, что в моем кармане лежат три четверти карты. О том, почему погас свет, я не думал, пока в за окном не вспыхнул мощный ручной фонарь. Луч обежал пол, выхватил из темноты Сержанта, изготовившегося к прыжку в семи футах слева от меня. Глаза его блеснули, зеленые, как у кошки.

В правой руке он держал лезвие бритвы, и я внезапно вспомнил, как у гаража Кинана его рука потянулась к лацкану.

— Джеггер? — спросил Сержант, щурясь от яркого луча.

Я не знаю, чья пуля первой достала его. То ли выпущенная из пистолета большого калибра, который держал во второй руке хозяин фонаря, то ли мои: я дважды нажимал на спусковой крючок. Сержанта бросило в стену с такой силой, что с одной ноги соскочил ботинок.

Фонарь погас.

Выстрелил я и в окно, но лишь разбил стекло. Лежал в темноте и думал о том, что не только я ждал, когда же жадность Кинана вырвется на поверхность. Этого ждал и Джеггер. И хотя в моей машине патронов хватало, в револьвере остался только один.

Не следует тебе связываться с Джеггером, приятель. Джеггер съест тебя живьем.

Я уже достаточно хорошо ориентировался в комнате. Приподнялся и поспешил к стене, перешагнув через тело Сержанта. Залез в ванну, выглянул через край. Ни единый звук не нарушал тишину. Я ждал.

Пять минут тянулись, как пять часов.

Вновь вспыхнул фонарь, на этот раз в окне спальни. Я наклонил голову. Какое-то время луч «гулял» по спальне, потом потух.

Опять наступила тишина. Долгая, вязкая тишина. Лежа в грязной ванне, я видел все и всех. Кинана с трясущимися губами, Барни с запекшейся раной в животе, левее пупка, Сержанта, застывшего в свете фонаря, с бритвой, зажатой между большим и указательным пальцами. Джеггера — темной тенью без лица. И себя. Пятую четвертушку.

Внезапно послышался голос. У самой двери. Вкрадчивый, мелодичный, чуть ли не женский, но отнюдь не женственный. В голосе слышался смертный приговор.

— Эй, красавчик.

Я молчал. К чему облегчать ему жизнь?

Голос раздался вновь, на этот раз от окна.

— Я собираюсь убить тебя, красавчик. Я пришел, чтобы убить их, но тебя ждет та же участь.

Вновь пауза, он выбирал новою позицию. На этот раз он заговорил, стоя у окна над ванной. Мои внутренности чуть не выплеснулись в горло. Если бы он включил фонарь.

— Пятое колесо никому не нужно. Извини.

Я гадал, где он объявится в следующий раз. Он решил вернуться к двери.

— Моя четвертушка при мне. Не хочешь выйти и взять ее?

В горле запершило, я едва подавил желание откашляться.

— Выйди и возьми ее, красавчик, — в голосе звучала насмешка. — Весь пирог будет твоим. Выйди и возьми.

Но выходить я не собирался, и он, думаю, знал это не хуже моего. Все козыри были у меня. С тремя четвертушками я мог найти деньги. А Джеггер, с одной-единственной — нет.

На этот раз тишина сильно затянулась. Прошло полчаса, час, вечность. У меня начало затекать тело. Поднялся ветер, заглушая все остальные звуки. Я замерзал. Кончики пальцев просто окоченели.

А потом, в половине первого, в темноте что-то зашуршало. Я перестал дышать. Каким-то образом Джеггер проник в дом. Находился посреди комнаты…

Потом до меня дошло. Rigor mortis [6] Трупное окоченение. — Примеч. пер. , ускоренное холодом, заставило Сержанта последний раз шевельнуться. Ничего больше. Я чуть расслабился.

Вот тут входная дверь распахнулась и Джеггер ворвался в дом, его силуэт четко обрисовался на фоне белого снега. Конечно же, я вогнал пулю ему в голову. Но даже короткой вспышки выстрела мне хватило, чтобы заметить, что стрелял я в чучело, одетое в рваные штаны и рубашку. Мешок, набитый соломой, который заменял чучелу голову, слетел на пол, а Джеггер открыл огонь.

Стрелял он из автоматического пистолета, и ванна аж загудела под ударами пуль. Эмаль отскакивала от стенок, царапая мне лицо.

Он стремительно приближался, не прекращая стрелять, не позволяя мне поднять головы.

Спас меня Сержант. Джеггер споткнулся о его мертвую ногу, и пули вместо меня полетели в пол. Вот тут я поднялся на колени. Вообразил себя Роджером Клеменсом. И хватил его по голове большим, сорок пятого калибра, револьвером, который достался мне от Барни.

Удар не вывел Джеггера из игры. Я перевалился через край ванны, чтобы броском ноги уложить его на пол, когда раздались еще два выстрела. К счастью, точно прицелиться он не смог. Одна пуля задела мне левую руку, вторая — шею.

Джеггер, покачиваясь, отступал назад, пытаясь прийти в себя, подняв руку к уху, которое едва не оторвал удар револьвера. Вновь наткнулся на ногу Сержанта и повалился на спину. Но успел поднять пистолет и выстрелить. На этот раз пуля пробила потолок. Другого шанса я ему не дал. Ударом ноги вышиб пистолет из руки, услышал, как хрустнули ломающиеся кости. Изо всей силы ударил в пах, а потом в висок. Наверное, этого удара хватило, чтобы отправить его на тот свет, но я вновь и вновь пинал его, пока тело не превратилось в желе, а лицо — в кровавое месиво. В таком виде его не узнала бы и родная мать. Я прекратил избиение, лишь когда не осталось сил оторвать ногу от пола.

Внезапно до меня дошло, что я кричу не своим голосом, а услышать меня могут только мертвецы.

Вытер рот и наклонился над телом Джеггера.

Как выяснилось, насчет последней четвертушки он солгал. Впрочем, меня это не удивило. Совершенно не удивило.

Свою колымагу я нашел там, где и оставил ее, неподалеку от дома Кинана, на нее уже навалило снега. В город я вернулся в «фольксвагене» Сержанта, но последнюю милю прошел пешком. Оставалось только надеяться, что обогреватель работал, потому что я весь продрог. Рана на шее уже не кровоточила, а вот рука сильно болела.

Двигатель завелся, пусть и не сполоборота. Обогреватель работал, один оставшийся «дворник» очищал мою половину ветрового стекла. Джеггер солгал насчет своей четвертушки, ее не было и в «хонде сивик», возможно, украденной, на которой он приехал. Но его адрес лежал у меня в бумажнике, и я полагал, что смогу найти эту четвертушку, если она мне понадобится. Впрочем, я склонялся к мысли, что вполне смогу без нее обойтись, поскольку крест значился на четвертушке Сержанта.

Я осторожно тронул машину с места. Я знал, что осторожность еще долго будет основой моей жизни. В одном Сержант не ошибся: Барни, конечно, был идиотом. Но он был и моим другом, и я за него рассчитался полностью.