Наталья Александрова - Клад Наполеона

Барон отбивал удар за ударом, но очень скоро он почувствовал, что его силы подходят к концу. Ведь сегодня это была уже вторая схватка с партизанами, да и долгая дорога через лес отняла у него много сил. Самое же главное, давала себя знать рана, полученная в схватке с женщиной.

Священник же, казалось, совершенно неутомим. Он наступал на барона, размахивая своей огромной саблей, и приговаривал, тяжело и хрипло дыша:

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!..

Барон медленно отступал, пока не почувствовал спиной одну из повозок. Больше отступать было некуда. Раненая рука с палашом едва слушалась его, кровь сочилась из раны сильнее и сильнее. Из последних сил фон Армист поднял тяжелый палаш над головой, заслоняясь от сабли священника.

Тот занес саблю, хрипло выдохнул:

– Во имя Отца…

Сабля начала опускаться, и вдруг глаза священника вылезли из орбит, а изо рта у него хлынула кровь.

Барон не верил своим глазам. Он уже прощался с жизнью и вдруг получил еще одну отсрочку, еще одна удача была занесена в кровавую книгу его судьбы.

Он удивленно смотрел на священника.

У того из груди, пропоров поношенный подрясник, вылезло окровавленное острие штыка. Поп закашлялся, грудь его залила черная кровь.

– А… аминь… – выдохнул он вместе со сгустком крови и бессильно упал на колени, будто для того, чтобы совершить свою последнюю молитву.

За спиной его стоял лейтенант Крузенштерн с карабином в руках.

– Спасибо, Густав! – прохрипел фон Армист, опустил палаш и огляделся.

Они с лейтенантом остались одни. Вокруг валялись только окровавленные трупы – французы и немцы вперемежку с крестьянами. Солдаты и мужики лежали вповалку, словно застигнутые внезапным сном, сном без сновидений.

Мрачные немногословные нормандцы и язвительные бретонцы, остряк-бургундец с длинным шрамом на щеке и долговязый парень из Эльзаса, пруссак в изодранном мундире и пузатый саксонец с обвислыми усами… они пришли сюда, в эту дикую холодную страну, ведомые звездой своего императора, пришли в надежде на славу и почести, на трофеи и награды.

Но на этот раз, однако, счастливая звезда императора изменила ему.

Не проиграв ни одного сражения, он потерял все: Москву, плоды многолетней победоносной войны, потерял свою Великую Армию, непобедимую армию… потерял главное – славу непобедимого полководца.

– Что теперь делать, господин барон? – спросил Крузенштерн, вытирая штык о пожухлую траву.

Лейтенант смотрел на фон Армиста светлыми прозрачными глазами, и в этих глазах не было страха. Настоящий солдат, он все еще верил императору, все еще верил своему командиру и ждал его приказаний. Барон невольно позавидовал земляку: ему не нужно принимать трудных решений, не нужно думать о завтрашнем дне. Достаточно преданно посмотреть в глаза командиру и спросить звонким молодым голосом: «Что теперь делать, господин барон?»

На нем, фон Армисте, лежит вся ответственность.

Впрочем, барон тут же вспомнил девиз своего рода, выбитый на фамильном гербе, висевшем над входом в замковую часовню: «Поступай правильно и никогда не сомневайся! »

Он должен закончить свое дело, должен выполнить приказ императора, а там – будь что будет.

Фон Армист еще раз оглядел поле боя.

Двое или трое тяжело раненных еще стонали, подавая признаки жизни. Но они с лейтенантом ничем уже не смогут им помочь, разве что прекратить их мучения.

По берегам озера бродили выпряженные из повозок лошади и нерасседланные кони кавалеристов. Впрочем, большая часть лошадей куда-то исчезла во время схватки – должно быть, разбежалась по лесу, напуганная шумом боя.

К счастью (если такое выражение применимо к их положению), французы успели перетаскать к озеру и утопить большую часть сокровищ, на берегу оставалось совсем немного. Значит, первым делом нужно завершить начатое. Выполнить приказ, пока им еще что-нибудь не помешало. Что-нибудь или кто-нибудь.

Барон взялся за тяжелое золотое блюдо и потащил его к озеру.

Крузенштерн понял его без слов и тоже принялся таскать к воде остатки сокровищ.

Через час работа была почти закончена.

Фон Армист заглянул в возок.

Там оставалась последняя шкатулка – небольшой бронзовый ларец, инкрустированный золотом, слоновой костью и выцветшей от времени блекло-голубой бирюзой. Не слишком ценная вещь, видимо, случайно попавшая в число трофеев императора. Барон взял шкатулку в руки, чтобы отнести ее к берегу и утопить, и взгляд его невольно задержался на ее крышке.

По темной бронзе бежали странные, магические узоры. Они словно затягивали взгляд барона в какую-то таинственную глубину, в темный бездонный омут. Он внезапно увидел тенистый сад на берегу ручья, тихо журчащий фонтан, пышное дерево, обильно усыпанное незнакомыми плодами… он почувствовал даже запах этих плодов, сладкий, дурманящий…

– Господин барон, мы закончили! – раздался рядом с ним голос молодого лейтенанта.

Этот голос словно разбудил фон Армиста, словно сбросил с него странное магическое оцепенение. Барон вздрогнул и выронил шкатулку. Она открылась, и на осеннюю глинистую землю выпала книга в переплете из тисненой кордовской кожи, с бронзовыми уголками и золотыми застежками.

Барон наклонился, поднял книгу и раскрыл ее.

Листы книги были пустыми и чистыми, как поле, покрытое первым снегом. К тисненому переплету крепился золотой карандаш, словно приглашавший барона что-то написать или нарисовать на чистых страницах.

И тогда барон фон Армист понял, что это – знак судьбы.

Участковый Василий Уточкин подъехал к своему дому, заглушил мотор и удивленно взглянул на крыльцо. На его крыльце сидел, опустив голову, старик в черном ватнике и картузе с треснувшим козырьком. Даже в таком положении было видно, что он удивительно высок.

– Здоров, дядя Петя! – приветствовал Василий старика.

Это действительно был пасечник дядя Петя, обитатель хутора, расположенного в глубине леса, вдалеке от всех деревень и поселков.

Удивление участкового было вызвано тем, что пасечник крайне редко покидал свой хутор, он жил там безвылазно зимой и летом, выбираясь из дома только раз в месяц, чтобы получить пенсию, да еще по каким-нибудь совершенно исключительным поводам.

Так же зимой и летом, невзирая на погоду и климатические условия, дядя Петя был всегда одет в телогрейку и картуз. Правда, у него имелись две формы одежды, повседневная и парадно-выходная. Обе эти формы состояли все из той же телогрейки и картуза, но та телогрейка, в которой пасечник копошился по дому, работал в огороде и общался со своими пчелками, под действием солнца и дождя выцвела и приобрела неопределенный цвет, который деревенские остряки называли серо-буро-малиновым. И картуз к ней полагался соответствующий – выгоревший и измятый до такой степени, как будто его долго пережевывала корова, прежде чем с негодованием выплюнуть.