Наталья Александрова - Клад Наполеона

– А как же?! – возвысила голос Лида. – Ведь это же твоя квартира! Почему же мы должны за нее платить?

– Чему ты удивляешься? – подхватила Зоя. – Некоторые так умеют устроиться – любо-дорого! Некоторые умеют чужими руками жар загребать, чужими руками доставать каштаны из огня. Мы с тобой так не умеем и уже никогда не научимся. Да, мы с тобой скоро останемся на улице, без крыши над головой…

– Одну минутку! – не удержалась Вера. – Насколько я помню, у вас была своя собственная квартира. Где-то ведь вы жили до того, как переехали сюда…

– Чтобы ухаживать за твоей больной матерью! – добавила тетя Лида и промокнула платком сухие глаза. – Бедная, бедная Маргарита! Если бы она была жива, она никогда не позволила бы выкинуть нас на улицу…

– Опять вы об этом! – возмутилась Вера. – Я спрашиваю – что с вашей собственной квартирой?

Тут у нее мелькнула догадка:

– Вы ее, наверное, сдаете? Да, наверняка так и есть, как я сразу не догадалась! Вы сдаете свою квартиру, а живете в моей!

– Как ты могла так подумать! – Зоя побагровела и чуть не полезла на Веру с кулаками. – Как у тебя язык повернулся!

– Да, как язык повернулся! – подхватила Лида. – Да мы с него копейки не берем!

Она тут же прикусила язык, но было поздно: слово – не воробей, вылетело – не поймаешь!

– С него? С кого – с него? – осведомилась Вера.

– С Симочки… – призналась Лида, и на ее лице неожиданно проступило подлинное чувство.

Тут Вера вспомнила здоровенного красномордого мужика, которого она видела один-единственный раз. Кажется, его звали Серафим, и он доводился племянником то ли Лиде, то ли Зое. Вот уж кому совершенно не подходило его имя! Ведь Серафим – это какое-то божественное создание, что-то сродни ангелу…

– Должен же бедный мальчик где-то жить? – проворковала тетя Зоя, и лицо ее порозовело от нежности.

Когда Вера уезжала во Францию, Серафиму уже перевалило за тридцать, значит, сейчас «бедному мальчику» близится к сорока!

– Но мы его не дадим в обиду! – выпалили тетки хором и встали плечом к плечу, давая понять, что примут ради дорогого племянника любые пытки.

– Да его никто и не обижает… – пробормотала Вера, опустив глаза. – Кто его обидит, тот трех дней не проживет…

– Что? – подозрительно переспросила тетя Лида.

– Да ничего! – Вера поняла, что нужно уходить, иначе вся эта семейная сцена плохо кончится. – Вот только что. Я хочу забрать кое-какие мамины вещи…

– Какие еще вещи? – насторожилась Зоя. – Все вещи бедной Маргариты мы давно выбросили, а то ведь, ты понимаешь, говорят, что эта болезнь заразна…

– Но хотя бы фотографии вы оставили?! – проговорила Вера, едва сдерживаясь.

– Ну, что ты так кричишь? – с самым невинным видом отозвалась Лида. – Никто не трогал твои фотографии, кому они нужны… Кажется, в кладовке осталась какая-то коробка…

Она удалилась с тем же видом королевы, удаляющейся в изгнание. Мол, это она первой захватила плацдарм в этой квартире.

Вера сидела, мрачно уставившись в стол, и водила ногтем по клеенке. На душе было скверно.

Наконец Лида снова появилась в дверях кухни.

В руках у нее была картонная коробка, из которой выпирали какие-то бумаги и папки.

– Вот все, что здесь осталось твоего! – проговорила тетка, протягивая коробку Вере. – Не беспокойся, мы здесь ничего не трогали.

– Нам чужого не нужно! – подхватила Зоя.

Вера сжала зубы, чтобы не сорваться, прижала к себе коробку и направилась к выходу.

На этот раз тетки дружно провожали ее и даже открыли перед ней дверь – видимо, очень уж им хотелось, чтобы она поскорее отсюда убралась…

Вера медленно спустилась по лестнице, вышла из подъезда.

По щекам ее ползли злые слезы, и она даже не могла их вытереть, потому что руки были заняты коробкой.

Подойдя к краю тротуара, она попыталась махнуть рукой проезжающим машинам, удерживая другой злополучную коробку.

Разумеется, ничего хорошего из этого не получилось – коробка упала, и ее содержимое рассыпалось по тротуару.

Это переполнило чашу Вериного терпения. Слезы хлынули из глаз просто ручьем, как будто где-то там, внутри Веры, прорвало вентиль. Она опустилась на колени и стала собирать разлетевшиеся бумаги, газетные вырезки, фотографии, из последних сил сдерживаясь, чтобы не рыдать в голос.

Вдруг рядом с ней остановилась машина. Из нее выбрался мужчина, подошел к Вере и проговорил:

– Что случилось? Подождите, я вам помогу…

– Проезжайте! – проговорила Вера сквозь слезы и отмахнулась от незваного доброжелателя. – Проезжайте, говорю!

– Вы же, кажется, хотели остановить машину… Да что с вами такое? – Мужчина опустился рядом с Верой на колени, взял ее за подбородок. – Что стряслось?

– Не ваше дело! – огрызнулась Вера. – Да кто вы такой?

– Вы меня не узнаете?

Только теперь она разглядела его. Это был тот мужчина, с которым они познакомились на Надиных похоронах. Как же его зовут… ах да, Матвей, Матвей Громов!

Матвей ехал по своим делам, как вдруг увидел на углу молодую женщину с коробкой. Коробка закрывала ее лицо, но в фигуре женщины, в ее осанке было что-то неуловимо знакомое. На какое-то мгновение у него промелькнула дикая мысль – Матвею показалось, что это Надя, чудесным образом воскресшая…

Он тут же отбросил эту мысль и пригляделся к женщине.

Она попыталась махнуть рукой, чтобы остановить машину, не удержала свою коробку и уронила ее на тротуар.

И только тут Матвей узнал ее.

Широкие скулы, осыпанные мелкими веснушками, были мокры от слез, глаза необычного разреза покраснели…

Это была Вера, Надина двоюродная сестра, и она плакала.

Матвей остановил машину, выскочил из нее и бросился к Вере.

Она ползала на коленях, собирая разлетевшиеся бумаги, и ее узкие плечи тряслись от рыданий.

– Что с вами случилось? – проговорил Матвей, помогая ей собрать бумаги в коробку.

Вера отмахивалась, отталкивала его, продолжая плакать, как ребенок, отпихивающий взрослых, пытающихся его утешить.

«Ну что такое, – недовольно думал Матвей, – ну до чего несуразная девка. Все у нее не слава богу. То напивается в одиночку, то рыдает при всем честном народе! Рева-корова! Все, надоело!»

Он быстро подхватил все бумаги с тротуара, взял Веру за плечи и силой втащил ее в свою машину.

Сжав ее хрупкие, податливые плечи, Матвей почувствовал вдруг странное чувство к этой, видимо, очень несчастной девице. Когда он смотрел на нее издали, то думал о ней не слишком хорошо, а когда оказался близко, душа его сказала совсем другое.

– Что вы делаете? Что вы себе позволяете? – бормотала она, вяло отбиваясь. – Вы меня что – похищаете?

«Нужна ты мне!» – по инерции подумал Матвей, но тут же спохватился, что снова хамит ей, как в прошлый раз.