Стивен Джонс - Вампиры

В ту же секунду она сообразила, кто именно привлек внимание Энди.

Да, на сей раз он не ошибся. Танцор в белом костюме был супер. Более того — су-у-упер. Она сразу поняла, что этот парень — такой же, как она: носферату. Весь его облик, его повадки были американскими, но она чувствовала повеявший от него запах европейской могильной плесени. Это был не новообращенный, не nouveau: [119] Новый (фр.). это было опытное существо, поднаторевшее в своем мрачном ремесле. Только вампир, оставивший за своими плечами многие ночи, мог выглядеть так молодо.

Это должно было случиться. Она не первая перебралась сюда. Она знала, что нашествие неизбежно. Америка не могла вечно оставаться в стороне. Она приехала не для того, чтобы быть единственной, исключительной, а для того, чтобы отделиться от своего рода, забыть свои прошлые жизни. И хоть она была нерасторжимо связана с Энди, она не хотела, чтобы ее засосало обратно, в мир живых мертвецов. Но ее желания уже не имели почти никакого значения — все решала судьба. Что бы ни случилось, она готова это принять. Такова ее доля, ее долг.

Она снова взглянула на Энди. Для того чтобы определить, является ли его воодушевление истинным или напускным, нужно уметь чувствовать очень тонко. Он много сил положил — кстати, не стоило недооценивать работоспособность этого апатичного чучела — на то, чтобы выглядеть настолько невыразительно, бесчувственно; в Америке эта тщательно сработанная маска сходила за простую рассеянность. Его покрытые штукатуркой щеки и холодная складка рта не выдавали ровным счетом ничего. Его шевелюра сегодня была серебристой, густой и жесткой, как связка лисьих хвостов. Образ дополнял спокойный, темный итальянский костюм с однотонным галстуком.

На обоих — на Энди и Пенни — были темные очки с круглыми стеклами, защищавшие глаза от пульсирующего клубного света. Но в отличие от некоторых прежних подруг Энди, Пенни в общем-то не пыталась ему подражать.

Она наблюдала за танцором: он завертелся, крутанул бедрами, вскинул руку в жизнерадостном heil, [120] Привет! (нем.) как делают поклонники диско; полы его белого пиджака взвились, обнаружив алую подкладку. На его холодном красивом лице застыл сосредоточенный оскал.

Разве мог Энди не обратить внимания на другого живого мертвеца? К тому же на такого.

По крайней мере присутствие танцующего парня означало, что эта ночь прошла не совсем зря. До сих пор все шло как обычно: две презентации, три вечеринки и один прием. Одно большое разочарование: Энди надеялся привести Миз Лиллиан, мамашу президента, на прием в честь принцессы Ашраф, сестры-двойняшки иранского шаха, но в Белом Доме об этом пронюхали, и план провалился. Люси Арназ, прежняя пассия Энди, вряд ли могла ее заменить, и Пенни была вынуждена весь вечер пробеседовать с этой несчастной девушкой, о которой прежде никогда даже не слыхала, — в то время как Энди молчаливо замкнулся в себе, что большинство публики восприняло как тщательно продуманную позу. На самом же деле он просто-напросто дулся. Принцесса, этот бесценный бриллиант в ожерелье одного из немногих еще уцелевших родов вампирской аристократии, в тот день явно встала не с той ноги или, возможно, была встревожена неприятностями своего царственного брата, который как раз возвратился домой в окружение исламских фанатиков, громко выражавших желание посадить его на кол.

В автомобиле, по пути из «Чайных», где проходила вечеринка Бианки Джаггер, в Галерею фотографии, на вернисаж Л. Б. Джеффриза, Палома Пикассо довольно занудно принялась трендеть о тонизирующих свойствах человеческой крови и о том, как она полезна в качестве крема для лица. Пенни с радостью разъяснила бы этой тепленькой безмозглой кукле, как глупо с ее стороны рассуждать о вещах, о которых она не имеет ни малейшего понятия, но Энди и без того уже был холоден со своей верной спутницей-вампиршей, так что не стоило подкалывать в его присутствии такую известную персону, хотя Пенни никак не могла взять в толк, чем, собственно, дочка художника известна, — ведь она неизбежно наследовала его имя на ярмарке тщеславия.

У Бианки Энди показалось, что он раскусил интрижку Дэвида Боуи с Катрин Денев, Но эта парочка оказалась гораздо менее интересной, чем можно было подумать, — еще одно разочарование.

Боб Колачелло, редактор журнала «Интервью» и посредник между Энди и представителями династии Пехлеви, принялся болтать о том, как прекрасно держится принцесса, и пытался уломать его, чтобы он принял участие в выставке в новом Музее современного искусства, который был открыт шахом в Тегеране. Пенни показалось, что Энди эта идея не понравилась: видимо, он рассудил — и вполне справедливо, — что негоже связываться с тем, кто стоит на пороге краха. Энди старательно избегал Боба — следовательно, все присутствующие делали то же самое. Он пришел в восторг, узнав от Пенни, что эту старую школьную пытку называют «послать в Ковентри», — от этого она показалась ему еще более смешной, и оттого действенной. В болтовне Боба слышалась отчаянная обида, но он сам был всему виной, и Пенни ничуть его не жалела.

В Галерее фотографии, в окружении снятых крупным планом солдатских сирот и разоренных азиатских селений, Энди вдруг обуял очередной приступ любопытства, и он учинил Пенни допрос об Оскаре Уайльде. Каким он был, вправду ли он всегда жил припеваючи, испугался ли он, когда над ним вдруг сгустились тучи, сколько он зарабатывал, насколько он был знаменит на самом деле, узнавали ли его повсюду, куда бы он ни пошел? Теперь, почти сотню лет спустя, Уайльда она помнила хуже, чем многих других, с кем общалась в 1880-е. Поэт, как и она сама, принадлежал к первому поколению современных новорожденных вампиров. Он был одним из тех, кто после обращения протянул не более десяти лет, пожранный изнутри болезнью, полученной еще в бытность тепленьким. Пенни не любила вспоминать о пережитых ею современниках. Но Энди настаивал, приставал, и она была вынуждена выдавать анекдоты и афоризмы — лишь бы он угомонился. Она даже сказала Энди, что он напоминает ей Оскара, что отчасти было правдой. Пенни боялась перейти из разряда «супер» в разряд «отстой», за чем логически следовало изгнание в кромешную тьму.

Всю свою жизнь — всю свою вторую жизнь — она добровольно провела в тени целой вереницы деспотов. Сама она полагала, что казнит себя за грехи. Даже от Энди это не укрылось: на «Фабрике» ее звали Пенни Епитимья или Покаянная Пенни. И все же, сходя с ума по титулам и прочим дворянским атрибутам, чужакам Энди обычно представлял ее как Пенелопу Черчвард, леди Годалминг. Она никогда не была супругой лорда Годалминга (впрочем, ничьей вообще), но Артур Холмвуд был ее Темным Отцом, а некоторые вампиры-аристократы действительно передавали титулы своим потомкам.