Людвиг Павельчик - Тропами ада

Через час – нет, не стану преувеличивать свои способности – минут через тридцать, когда пение какой-то наглой птицы беспардонно ворвалось в наш маленький мир, пробив ставшую чуть более тонкой вуаль истомы, я смог наконец вернуться в реальность и вытащить туда едва не заблудившуюся в верхних регионах бытия Грету. Мы посмотрели друг на друга и засмеялись. Все произошло хоть и спонтанно, но, тем не менее, совершенно прогнозируемо. Я поцеловал ее в уголок соленых губ и помог подняться. Выйдя из рощи на дорогу, мы снова почувствовали былую непринужденность и, как ни в чем не бывало, принялись оживленно болтать и дурачиться, пока Грета не изрекла следующую фразу, мгновенно сбившую с меня всякую веселость и, словно грязной метлой, прогнавшую мое хорошее настроение:

– Она не простит этого ни мне, ни тебе.

– Кто? – несколько опешил я от неясности сказанного.

– Ты сам знаешь – кто. Твоя ночная подруга. Теперь нам придется увидеть ее оскал, и, можешь мне верить – он будет ужасен. Она никогда никому не прощает, – Грета говорила абсолютно серьезно и даже несколько отрешенно, словно смирившись с неизбежностью заслуженной кары.

Я был ошарашен. Значит, полагая, что мои переживания, связанные с домом, остаются лишь моими, я ошибался? И тайна Дамы в сером – не тайна вовсе? И что скрывается за этими непонятными словами Греты?

– Что ты имеешь в виду?, – неловко попробовал я скрыть свое замешательство – впрочем, безуспешно.

Грета лишь махнула рукой в ответ на мою неудавшуюся детскую хитрость:

– Ты был, пожалуй, прав, отказавшись говорить с моей бабкой и выслушивать все эти ужасные подробности. Это все равно ничего бы не изменило. Если уж эта женщина что-то поставила себе целью, то никто не в состоянии стать ей поперек дороги, и наказание за попытку известно… Она не станет терпеть ни моего вмешательства, ни твоего противодействия, о котором, как я понимаю, и речи нет. Ты уже спал с ней?,- моя спутница на миг чуть сильнее сжала мне пальцы.

– По-моему, ты бредишь, Грета. Даже если мне и показалось, что я что-то видел, то это были, вне всякого сомнения, лишь сновидения, навеянные непривычной для меня обстановкой, и ничего больше. Игра света и тени в парке может порой создавать иллюзии, а шум ветра да журчание реки казаться чьим-то голосом, но это не значит, что нужно придавать якобы увиденному и услышанному такое большое значение, – я откровенно и бесстыдно врал, не собираясь вдаваться в подробности развития моего "романа" с призраком, тем более в разговоре с Гретой, к которой я странным образом был также неравнодушен. Не скажу, что ее слова меня не обеспокоили – это было бы очередной ложью – но ее пальцы, впившиеся в мою ладонь в ожидании разрушительных известий и нотки отчаяния, прозвучавшие в ее голосе, когда она задавала свой вопрос, просто не позволяли мне пуститься в детальное обсуждение ситуации, щадя чувства и, прежде всего, разум моей вновь обретенной пассии.

– Но откуда ты взяла все это? И почему я должен, собственно, с ней спать, кто бы она ни была, человек или дух?

– Потому что она так хочет. Мне, по воле судьбы, известно о ее планах. В деревне ходят лишь мутные слухи, с каждым годом и в самом деле все больше похожие на легенду, и я не удивлюсь, если скоро ей начнут приписывать наличие кожистых крыльев и вампиризм, но в нашей семье всегда знали правду и были готовы к последствиям этого. Так вышло, что мы несем особую ответственность за происходящее и конец той истории еще не положен, хотя и уже очень близок, в чем я теперь не сомневаюсь. Ты ведь тоже оказался втянутым в нее не случайно – насколько я знаю, эта бестия ВСЕГДА была поразительно умна и рассчетлива. Боюсь, надежды на иной исход совсем мало. Да и что можем мы, с нашими чисто человеческими слабостями и живой душой против той, кем ты так очарован..? – этим явно риторическим вопросом Грета завершила свою тираду, и снова повисло тяжелое молчание.

Я не нарушал его – мне нечем было крыть. Продолжать нести нелепицу и пытаться завуалировать очевидное было глупо, особенно после того, как я убедился, что попутчица моя знает не только не меньше, а, скорее всего, много больше, чем я, обо всем происходящем и, главное, происходившем в сером доме у реки. Да и что знаю я? Не больше, чем знает простой юзер об электронном устройстве процессора – вся подноготная, подоплека событий была от меня скрыта, я видел лишь то, что лежало на поверхности и, более того, сам по приведенным выше причинам не стремился к полноте информации. Между тем, истина в словах Греты не подлежала сомнению: я действительно чувствовал, что из капкана, установленного на меня, как на волка, Дамой в сером, мне не вырваться – слишком крепким был захват его стальных зубьев. Но самое, по видимому, страшное заключалось в том, что я НЕ ХОТЕЛ бежать из этого плена, отдавшись на милость судьбы и не собираясь пытаться изменить что-то в ее сценарии.

Я не стал более перечить Грете, но молча обнял ее за плечи и повлек дальше по дороге, время от времени касаясь губами ее виска и думая о том, что, возможно, именно с ней мог бы найти пресловутое счастье, не скалься и не гримасничай надо мною роковая связь с режиссером моего нынешнего бытия, непобедимой Дамой в сером.

В тот вечер я опять напился. Из головы у меня не выходил разговор с Гретой, и я снова и снова перебирал в памяти все его детали. Особенно меня волновали ее слова о том, что Дама в сером (к сожалению, ее настоящее имя мне было неизвестно, хотя смутные догадки и начинали уже появляться) не простит нам содеянного. Что могло это значить? Полиция нравов отпадала, ибо героиня моих страшных историй менее всего походила на одну из ее сотрудниц, скорее уж наоборот… Также с трудом можно было предположить, что ее месть сведется к банальной огласке некоторых пикантных подробностей с целью опорочить и заставить краснеть, что подошло бы скорее для уязвленной крестьянки или школьной учительницы, ибо принадлежало к их убогому психологическому арсеналу. Оставалась лишь физическая расправа над нами и, чем большее количество спиртного исчезало в моем горле, тем более зловещей рисовалась мне ее картина. Хотя, быть может, несколько пафосные опасения Греты относились, опять же, к риторике. Она не пожелала сегодня составить мне компанию в кабаке, а посему уточнить интересующий меня вопрос я не мог, будучи вынужденным довольствоваться обществом Патрика и одного из его работников, живших одним днем.

Вернувшись домой, я сразу же отправился в постель и, изможденный опьянением, тут же провалился в бессознательное состояние и посему не слышал, как засов с тихим скрипом выполз из паза и дверь в мою комнату приоткрылась.

Какофония ужаса ворвалась в мой сон. То был иссушающий душу вихрь, принесший с собой отвратительный запах смрада и гниения, то были видения полуразложившихся образов неясных тварей, норовящих высосать сердце и тупая невыносимая боль, мертвым грузом давящая на грудную клетку и растирающая кости в порошок. Все прежние ночные кошмары в моей жизни показались бы развлекательными шоу или доброй волшебной сказкой по сравнению с тем, что я испытал в ту ночь: это были не просто видения – они словно вырастали из меня, раздирая самую мою сущность и нещадно уничтожая то, что, собственно, и было мною. Истинное сумасшествие буквально выгрызло мой мозг из черепной коробки и заполнило мою душу зловонной слизью. Несколько раз мне казалось, что я на грани гибели, и я был несказанно рад этому, ибо смерть казалась мне теплым убежищем, наполненным сладостями и поцелуями, в сравнении с тем, что я чувствовал. Быть может, это была краткая экскурсия в ад, проведенная весьма опытным гидом и, если это так, то индульгенции, продаваемые церковью во времена святой инквизиции, действительно стоили своих денег.