Олеся Брютова - Городские легенды

Я и вправду сидел, как на иголках, поскольку был поглощен единственной мыслью – закруглить встречу, как можно скорее. Через час должна были прийти Элеонора. Поэтому я горел нетерпением, и маленький художник, должно быть, это заметил. Несколько раз я ощутил его удивленный взгляд. А, обернувшись в неподходящий момент, буквально напоролся на подозрительный прищур, столько не свойственный его натуре. И это меня испугало. Неужели он понял, что навсегда останется для меня человеком второго плана?

Меня охватило возмущение – а чего он, собственно, хотел? И тут же я ответил за него: "Он хотел бы войти в мой ближний круг". Очень часто, усвоив какие-то моральные нормы еще в детстве, мы нарушаем их. И если вдруг начинает казаться, что мы обидели кого-то, то есть, поступили вопреки собственным моральным нормам, то появляется голос совести. То, что мы обычно принимаем за выражение обиды или оскорбления на лице человека, с которым поступили в нарушение собственных норм, иногда является просто-напросто голосом нашей собственной совести, которая так громко кричит, что заглушает истину. Мой друг, возможно, и не желал никакого "ближнего круга", возможно, он о нем и не догадывался. Но моя совесть кричала, что поступаю я некрасиво, и это угнетало.

Он отвернулся, поднял лицо к небу и прошептал:

– Как бы ни были похожи миры, они не могут слиться в один.

Но я не захотел понять эту фразу. "Не понимаю", – сказал я себе и ему.

Он только грустно улыбнулся и ушел.

Ночь я провел прескверно. Хотя я и не желал себе сознаться, но впервые уход друга показался мне болезненным. Словно он сумел увидеть какую-то постыдную мою тайну. Полночи я ворочался, а когда задремал, то увидел недобрые сны. Кто-то или что-то гналось за мной по лесу, а я убегал сквозь вязкую тьму, и ветви кустов остервенело лупили меня по ногам, мешая двигаться. Потом вдруг перед моим носом взорвался какой-то световой шар (ненавижу такие киношные эффекты), и я проснулся.

Полутемная комната показалась мне незнакомой. Вдобавок, что-то упиралось мне в спину, создавая дискомфорт. Ощупав постель, я обнаружил какие-то бугры, и подумал, что это матрас выпустил наружу свои пружины, возмущенный тем, что ему пришлось выносить этой ночью сразу двоих. Потому что Элеонора осталась у меня, и сейчас спала рядом. Должна была спать, но моя протянутая рука не обнаружила никого. Простыня справа была холодна, как лед. И не чувствовалось запаха ее духов, хотя обычно этот запах витал в комнате много часов после ее ухода. Поэтому я сполз с кровати, решив поискать Элеонору, а заодно и выпить воды на кухне.

И двинулся через комнату на ощупь, преодолевая путь к кухне. Заспанные глаза понемногу начинали различать что-то в слабом дребезжащем зарождении утра. И этим что-то оказался темный силуэт на фоне белесого дверного проема, двигавшийся навстречу. Тень казалась маленькой и щуплой, она наливалась очертаниями, как яблоко соком, и уже через секунду я понял, что ко мне приближается Делюз. Ни с чем нельзя было спутать его движения, через силу преодолевающие скованность тела. Но как он мог ночью оказаться в моей квартире? Я сделал еще пару шагов и протянул руку вперед. Но тут же вскрикнул от боли – рука ударилась о твердую поверхность, и я чуть не сломал палец. Но и сквозь волну боли успел заметить, что Делюз в точности повторил мои движения и разразился проклятьями. Я никогда не слышал, чтобы он так ругался. Или это я кричал сам, но голос почему-то слышал его. Желая понять, что же все-таки происходит, я опять рванулся вперед и врезался лбом в холодную поверхность. Только тогда я осознал, что стою перед зеркалом, которое принял за дверной проем, ведущий в кухню. А из зеркала на меня смотрела физиономия маленького художника. Изображение расплывалось, но не из-за какой-то там мистики. Я понимал, что смотрю на реальное свое отражение, но при этом был не собой.

– Довольно хреновый сон! – воскликнул я.

И не узнал собственный голос. Не знаю, сколько времени я тупо глядел на отражение, но в комнате уже заметно посветлело, и я мог различить расплывчатые контуры предметов. Но видел все так, словно мне песку в глаза насыпали. Но, в любом случае, комната не была мне знакома. Покорно принимая правила новой игры, я припомнил, что у друга моего плохое зрение. Все еще посмеиваясь какой-то частью разума, я вернулся к кровати, и на стуле, стоявшем вместо прикроватной тумбочки, нащупал очки. Они, как влитые уселись на моем носу, добавив к реальности неприятное ощущение холодного металла на переносице и выжав, таким образом, остатки сна. В ту минуту я осознал, что нахожусь в чужом теле. В неприятном, искривленном, изуродованном теле, лишившем меня былой свободы движений. Я понял, что нахожусь в чужом доме, в котором никогда прежде не был, но зато знал теперь – кому оно принадлежит.

Еще не упав в бездонную пропасть отчаяния, я принялся жадно оглядываться по сторонам, словно желая обрести какую-то ясность. Все в этой комнате было маленьким, как раз под мой теперешний рост. Детская кроватка, почти детсадовский, столик со стульчиками, низенький шкаф. На полке я заметил набор детской посуды с миниатюрными чашечками и чайником. Ах, ведь у меня теперь такие маленькие ручки и ножки…

Чувство беспомощности уже захватывало меня, то уступая место любопытству, то затопляя мозг волнами безысходности. Но, как ни странно, я был в состоянии анализировать происходящее. Именно способность моего ума к анализу спасла меня в тот день от помешательства.

В комнате становилось все светлее, и вместе с рассветом пришло вдруг понимание того, что какое бы время ни продолжался морок, он не вечен. И я не собирался встретить старость в этом уродливом теле. Ведь существует кто-то, сотворивший со мной эту подлость – черный маг или ученый-генетик, я найду его и заставлю все вернуть на свои места.

Поэтому я сунул в рот таблетку валидола, упаковку которого обнаружил все на том же стуле возле кровати (кажется, мне досталось еще и больное сердце), и продолжил осмотр дома.

Прямо посреди комнаты стоял мольберт с незаконченной картиной. Хотя нет, скорее, это был подмалевок, потому что я не мог ничего на ней разобрать, кроме налезающих друг на друга, пятен. А вдоль стен стояли законченные картины. Если бы я не знал, в чьем доме нахожусь, то подумал бы, что это работы сумасшедшего Босха. Но, несмотря, на узнаваемые гротескные образы, сама гамма и сюжеты были иными. Маленький художник писал луга и леса. Но на каждой из картин присутствовал и еще кто-то. То коза с человеческим лицом, то копыто, плавно переходящее в изящную женскую ножку. Еще я увидел деву с обширной грудью, восседающую на ветке дерева. Я насчитал восемь сосков, которыми заканчивались обвислые складки кожи. Про такую мелочь, как люди с тремя лицами – одно из коих было лисьим, другое песьим, а третье человеческим, просто молчу.